Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.
(Ин 15:13)
АЛЬБОМЫ АННЫ
АЛЕКСАНДРОВНЫ ТАНЕЕВОЙ
ПОМОГИТЕ ВОССТАНОВИТЬ СВЯТЫЕ ЦАРСКИЕ МЕСТА!
КОНТАКТЫ
НАШИ ДРУЗЬЯ - MEIDÄN YSTÄVÄT
|
|
«Сознаюсь, что за все 16 лет службы при Дворе мне всего лишь дважды довелось говорить с Государем о политике. Впервые это было по случаю двухсотлетия основания Петербурга. Столбцы газет были переполнены воспоминаниями о победах и преобразованиях великого Петра. Я заговорил о нем восторженно, но заметил, что Царь не поддерживает моей темы. Зная сдержанность Государя, я все же дерзнул спросить его, сочувствует ли он тому, что я выражал. Николай II, помолчав немного, ответил: Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, еже ли бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время, как переходный период, и было необходимо, но мне оно несимпатично. Из дальнейшего разговора мне показалось, что и кроме сказанного, Государь ставил в укор Петру и некоторую показную сторону его действий, и долю в них авантюризма. Царь долго помнил мои чувства симпатии к великому Романову. Однажды, возвращаясь верхом по тропинке, высоко над шоссе из Учан-Су, с дивным видом на Ялту и ее окрестности, Государь высказал, как он привязан к южному берегу Крыма. «Я бы хотел никогда не выезжать отсюда». - «Что бы Вашему Величеству перенести сюда столицу?» - «Эта мысль не раз мелькала у меня в голове». Вмешалась в разговор свита. Кто-то возразил, что было бы тесно для столицы, - горы слишком близки к морю. Другой не согласился: «Где же будет Дума?» - «На Ай-Петри». - «Да зимой туда и проезда нет из-за снежных заносов». - «Тем лучше», - заметил дежурный флигель-адъютант. Мы двинулись дальше, Государь и я с ним рядом, по узкой дорожке. Император полушутя сказал мне: «Конечно, это невозможно. Да и будь здесь столица, я, вероятно, разлюбил бы это место. Одни мечты...» Потом, помолчав, добавил, смеясь: «А ваш Петр Великий, возымев такую фантазию, неминуемо провел бы ее в жизнь, невзирая на все политические и финансовые трудности. Было бы для России хорошо или нет, - это другой вопрос». Более мы к этому никогда не возвращались». (Из воспоминаний А. А. Мосолова). «Во время лагерного сбора 1894 г. Великий Князь Константин Константинович пригласил на четверговый обед профессора истории академика С.Ф. Платонова. ...Он стал говорить о ...Царе Петре как величайшем преобразователе, не имевшем в мире себе равного. Наследник (Николай Александрович - сост.) заметил: «Царь Петр, расчищая ниву русской жизни и уничтожая плевелы, не пощадил и здоровые ростки, укреплявшие народное самосознание. Не все в допетровской Руси было плохо, не все на Западе было достойно подражания. Это почувствовала Императрица Елизавета Петровна, и с помощью такого замечательного русского самородка, каким был Разумовский, ею было кое-что восстановлено». (Н.Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»). «Государь обожал армию и флот: в бытность Наследником он служил в Преображенском и Гусарском полках и всегда с восторгом вспоминал эти годы. Государь говорил, что солдат - это лучший сын России. Ее Величество и дети одинаково разделяли любовь к войскам - «все они были душки», по их словам. Частые парады, смотры и полковые праздники были отдыхом и радостью Государя. Входя после в комнату Императрицы, он сиял от удовольствия и повторял всегда те же самые слова - «is was splendid», никогда почти не замечая каких-либо недочетов. /.../ Бывая в собраниях и беседуя с офицерами, Государь говорил, что он чувствует себя их товарищем; одну зиму он часто обедал в полках, что вызвало критику, так как он поздно возвращался домой. За этими обедами офицерство в присутствии Государя не пило вина; дома же за обедом Государь обыкновенно выпивал две рюмки портвейна, который ставили перед его прибором. Любил Государь посещать и Красное Село». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»). «Армия и Флот представили Его Величеству просьбу о производстве себя в чин генерал-майора и контр-адмирала, но Царь ответил: «Я храню чин, данный мне покойным Императором - моим отцом». (Из статьи полковника Шайдицкого «Государь Император - солдат и верховный вождь»). «В первые же годы его царствования были увеличены содержание офицеров и пенсии. В желании скрасить казарменную жизнь и зная, как солдат, взятый от сохи, тяготится замкнутой жизнью в казарме. Государь приказал увеличить число и продолжительность их отпусков. Упразднены были в связи с этим вольные работы в полках, исполнявшиеся осенью, когда именно солдаты могли увольняться в отпуск. При постройке казарм приказано было обращать особое внимание на устройство квартир для семейных офицеров. Понимая, какое значение для всего уклада офицерской жизни имеет офицерское собрание, в особенности в глухой провинции, Государь неоднократно помогал оборудованию их из собственных средств. По личному почину Государя улучшено было довольствие солдат... Государем проведено было производство обер-офицеров в чины через каждые четыре года, ...для возвышения звания солдата в собственных его глазах отменены были телесные наказания для штрафованных солдат. Издан был приказ о ношении погон нестроевыми денщиками, причем «казенная прислуга» была переименована в денщиков и вестовых». (Н.Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»). «Забота Государя об офицерах и солдатах проявлялась беспрерывно. Часто, узнав о затруднительном материальном положении кого-нибудь из них, Царь оказывал помощь из своих личных средств. Вот один из многих примеров: в русско-японскую войну 19-го конного пограничного полка Заамурского округа ротмистр Виторский со своим спешенным эскадроном отбил 8 атак японской пехоты под Ляоляном. Перед позицией оставались лежать наши раненые, которых под огнем выносили вызвавшиеся на это солдаты, но когда этих добровольцев японцы стали подстреливать, то ротмистр сам стал выносить своих раненых солдат. После 8-ой атаки в строю эскадрона осталось 15 солдат и из офицеров - один ротмистр с 26 ранениями штыками и пулями. Когда об этом узнал Государь, то приказал ротмистра Виторского на личные средства Его Величества отправить к знаменитым врачам в Швецию на лечение. Через 10 месяцев ротмистр Виторский на костылях представлялся Его Величеству. Государь, подойдя к выстроившимся офицерам, к первому подошел к ротмистру и сказал: «Рад видеть вас, полковник! Живите и будьте здоровы на славу и радость Родины. Я и весь русский народ гордится вами и вашими славными ранами». Государь обнял и поцеловал его. Художник Самокиш по повелению Царя написал картину подвига, которая была помещена в Эрмитаже, но Государь купил ее себе и повесил в своем рабочем кабинете в Зимнем дворце, сделав надпись под ней: «Все за одного и один за всех». (Из статьи полковника Шайдицкого «Государь Император - солдат и верховный вождь»). «Во время обсуждения в военном министерстве вопроса о перемене снаряжения пехоты Государь решил проверить предложенную систему самому и убедиться в ее пригодности при марше в сорок верст. Он никому, кроме министра двора и дворцового коменданта, об этом не сказал. Как-то утром потребовал себе комплект нового обмундирования, данного для испробования находившемуся близ Ливадии полку. Надев его, вышел из дворца совершенно один, прошел двадцать верст и, вернувшись по другой дороге, сделал всего более сорока, неся ранец с полной укладкой на спине и ружье на плече, взяв с собой хлеба и воды, сколько полагается иметь при себе солдату. Вернулся Царь уже по заходе солнца, пройдя это расстояние в восемь или восемь с половиной часов, считая, в том числе и время отдыха в пути. Он нигде не чувствовал набивки плечей или спины; и, признав новое снаряжение подходящим, впоследствии его утвердил. Командир полка, форму коего носил в этот день Император, испросил в виде милости зачислить Николая II в первую роту и на перекличке вызывать его как рядового. Государь на это согласился и потребовал себе послужную книгу нижнего чина, которую собственноручно заполнил. В графе для имени написал - «Николай Романов», о сроке же службы - «до гробовой доски». (Из воспоминаний А. А. Мосолова). «Государю, как и Ее Величеству, была свойственна добросовестность. Прежде чем прийти к определенному выводу, Царь лично проверял состояние дел. Во время войны Государю были представлены на утверждение образцы новой формы, чтобы испытать обмундирование, он надел его вместе с полной выкладкой и прошагал тридцать верст. Когда Государь прошел мимо часовых в форме простого рядового, те его не узнали, что весьма позабавило Его Величество. После некоторых изменений, предложенных Государем, обмундирование было принято». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица»). «...Император начал говорить. Каждое его слово было отчетливо слышно в самом отдаленном углу поля парада. Говорил он просто, как говорит русский человек в тяжелые минуты своим друзьям. Речь его шла от сердца, вследствие чего сразу же воспринималась сердцами тысяч русских людей, которые жаждали услышать то, что он говорил. Царь благодарил войска за их жертвенный подвиг, звал их любить Россию, как они ее любили до сей поры. Несмотря на простоту, с которой была сказана речь Государя, она носила Царственный характер. Этому содействовала величественность Высочайшего смотра. Вместе с этим, слова Императора трогали своей задушевностью и внешним образом Русского Царя, стоявшего в скромной серой шинели, держа за руку красивого больного мальчика, облаченного в такую же солдатскую шинель. Когда Государь кончил говорить, поле молчало, но затем как-то сразу - вдруг грянуло «ура». Мне казалось тогда, что такого могучего, сердечного ура я никогда не слышал, а теперь скажу: и не услышу. Командир 11-го армейского корпуса генерал Сахаров обратился к командующему армией с просьбой просить Царя о помиловании разжалованного в рядовые полковника Исакова. Генерал Лечицкий доложил Императору, и Государь приказал вызвать его. Полковник Исаков - корпусной инженер 11-го армейского корпуса, был предан полевому суду за антидисциплинарный поступок и приговорен к расстрелу, но, принимая во внимание его боевую службу, смертная казнь была заменена разжалованием в рядовые. «Рядового 23-го саперного батальона Исакова к Его Императорскому Величеству-у-у-у», - раздался по полю повторяемый протяженный зов. Я увидел, как из дальнего угла построения пехоты отделился какой-то серый комочек: это бежал с ружьем у ноги рядовой. Теперь он оброс седой бородой и сильно постарел. Подбежав к Государю, он остановился и взял «на караул». «К ноге, - скомандовал тихим голосом Император и начал говорить. - Твои командующий армией и командир корпуса доложили мне о проявленной тобой доблести при взятии опорного пункта на высоте Н. Награждаю тебя Георгиевским крестом 4-ой степени». «Рад стараться, Ваше Императорское Величество», - по-солдатски ответил рядовой Исаков. В руках у Государя очутился Георгиевский крест и булавка. Накалывая на борт шинели крест, Государь продолжал своим ровным голосом: «Мне было также доложено, что при взятии этого опорного пункта тобою была проявлена не только доблесть, но и большое знание военно-инженерного дела». Выдержав несколько секунд и внимательно взглянув в глаза солдата, Император так же спокойно сказал: «Рядовой Исаков, я возвращаю тебе твой чин и все твои ордена» - и задушевным голосом добавил: «Полковник Исаков, носите крест, который я вам сейчас накалываю, столь же доблестно, как вы его заслужили». Слезы хлынули из глаз Исакова. Он наклонил голову и поцеловал руку Царя, заканчивающую накаливание креста. Я почувствовал какое-то сжимание в горле и делал неимоверные усилия, чтобы не разрыдаться, так красива и благородна, широка была только что проявленная царская милость. Посмотрев на генерала Лечицкого, я увидел, как по его сухому, мужественному лицу катились крупные слезы, а генерал Сахаров просто и откровенно плакал. Спокойнее всех был сам Государь. Обратившись ко всем присутствующим, он громким голосом сказал: «Полковник Исаков до окончания войны должен оставаться в рядах 23-го саперного батальона». Я был поражен мудрости царского приказа. Полковник Исаков пострадал из-за своего скверного характера. Оставаясь на все время войны в этом батальоне, в котором он отбывал свое наказание, он дольше бы помнил о совершенном им воинском преступлении. С другой стороны, проявленная им солдатская доблесть и заслуженная им царская милость создавали ему своего рода ореол среди чинов батальона, что смягчало бы многие углы его не всегда приятного обращения». (Из статьи генерал-лейтенанта Головина «Царский смотр»). «Трубачи заиграли полковой марш... Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с Ним вдоль фронта казаков. Я стоял на фланге своей 3-ей сотни, и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-ой и 2-ой сотен качались... Разморились... Государь подошел к флангу моей сотни и поздоровался с ней. Я пошел за Государем и смотрел в глаза казаков, наблюдая, чтобы у меня-то в моей «штандартной» вымуштрованной сотне не было шатания шашек. Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача старообрядца, красавца вахмистра, потекли непроизвольные слезы. И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел...». (Из воспоминаний генерала П.Н. Краснова, смотр лейб-Гвардейского Атаманского полка 1907 г.). «Помню ...один совершенно исключительный случай, говорящий о необычайной деликатности Государя. Накануне я стоял «собаку», то есть вахту, от двенадцати до четырех часов ночи, и Его Величество, выйдя в первом часу ночи на палубу, пожелал мне спокойной вахты. Утром он обратился к вахтерному начальнику, прося его вызвать меня для прогулки на двойке, но потом, вспомнив, что я стоял «собаку», сказал, что не надо меня будить. По возвращении с прогулки все сопровождавшие Государя приглашались к чаю - подавалась чудная простокваша, молоко и фрукты. Государь сам обращал внимание на то, кто что ест, и приказывал Великим Княжнам угощать нас и сам же нередко рассказывал с большим юмором воспоминания о своих посещениях, когда он был еще Наследником, иностранных государств. В обращении с матросами и нижними чинами чувствовалась неподдельная, искренняя любовь к простому русскому человеку. Это был поистине отец своего народа». (Из воспоминаний Н.Д. Семенова-Тян-Шанского). «Когда Государь видел особенно счастливое лицо, непринужденную улыбку первый раз стоявшего перед ним солдата, когда строго заученные, трафаретные, уставные, солдатские ответы вдруг срывались на простодушно-интимные, мужицкие, - мягкая улыбка появлялась на лице Государя. Стальной блеск голубым огнем сиявших серых глаз смягчался, и Государь задерживался дольше... Смотр стрельбы. Маленький, крепкий солдат 147 пехотного Самарского полка, коренастый, ловкий, на диво выправленный, стоял перед Государем. Государь, взявши его мишень, рассматривал попадания. Четыре пули можно было ладонью закрыть: все около нуля, пятая ушла вправо. «Эх, куда запустил, - отдавая мишень солдату, сказал Государь. - В седьмой номер. Весь квадрат испортил. Рука что ли дрогнула?» - «Ничего не дрогнула, Ваше Императорское Величество: у меня не дрогнет, не бойсь... не такая у меня рука», - бойко ответил солдат. «Однако пуля почему-то ушла у тебя в 7-ой номер. За спуск что ли дернул?» - «Это я-то дерну? Да побойся ты Бога! Я за белками с малолетства хожу... И я дерну!» С командиром полка готов был сделаться удар. На лице Государя сияла его обычная, несказанно добрая улыбка. «А вот и дернул», - подсмеиваясь над солдатом, сказал Государь. «Нет, не дернул... А так толкнуло что-то под руку. Нечистая сила толкнула... Он враг, он силен, без молитвы пустил». - «Вот это и есть дернул! Ты какой губернии?» Сразу становясь серьезным, солдат быстро выпалил: «Олонецкой, Ваше Императорское Величество». «Ну, спасибо. Все-таки отличный квадрат», - и Государь передал охотнику на белок коричневый футляр с часами». (Из воспоминаний генерала П.Н. Краснова). «Когда мне исполнилось 14 лет, дома я уже не жил, а был послушником в монастыре, а потом семинарию окончил и в 19 лет стал иеромонахом. Был царским священником, ездил по вагонам причащать раненых солдат. Случилось так, ехали мы с фронта, везли целый вагон раненых. Они были положены в три этажа, даже повесили люльки для тяжело раненных. В дороге, на ходу, у нас совершалась литургия с 7 до 10 утра. Все солдаты посходились со всех вагонов, за исключением дежурных, но в этот раз и дежурные пришли, так как день был воскресенье по Божьему промыслу. Один вагон был церковь, другой кухня, дорожная больница. Состав большой - 14 вагонов. Когда мы подъезжали, где шел самый бой, австрийцы неожиданно сделали засаду и перевернули все вагоны, за исключением четырех вагонов, которые остались невредимыми по промыслу Божьему. Проскочили чудом, все солдаты были спасены, и еще удивительно, что и линия была повреждена. Сам Господь нас вынес из такого огня. Приехали в Царьград (царствующий град Петербург), а нас там уже встрёчали. Выходим из вагонов, смотрим - дорожка метров 20 в длину постлана с вокзала до самой площади. Сказали, что приехал Царь (Император Николай II) и хочет нас всех видеть. Мы выстроились в два ряда, солдаты и священники из разных поездов. В руках держим кресты служебные и хлеб с солию. Приехал Царь, стал посреди нас и сказал речь: «Святые Отцы и Братия! Благодарю вас за подвиги. Пусть же Бог пошлет на вас Свою благодать, Желаю вам уподобиться Сергию Радонежскому, Антонию и Феодосию Печерским и в будущем молиться за нас всех грешных». Так все и исполнилось. После его слов мы все, военное духовенство, попали на Афон. И все, кому он пожелал святости, были схимники, в том числе и я грешный». (Рассказ иеросхимонаха Кукши (Величко). В январе 1904 г. вспыхнула русско-японская война. Япония внезапно, без объявления войны, напала на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура. Россия начинала кампанию в неблагоприятной обстановке, хотя военные агенты на Дальнем Востоке сообщали об энергичных приготовлениях Японии. Военное министерство в лице генерала А.Н. Куропаткина не проявляло интереса к дальневосточным проблемам. Военный министр еще в 1903 г. упорно доказывал невозможность отправки значительных подкреплений на Дальний Восток, т. к. это ослабило бы, по его мнению, страну на западной границе. «Я не переставал в течение двух лет ему говорить, - писал Государь Императору Вильгельму в апреле 1904 г., - что надо укрепить позиции на Дальнем Востоке. Он упорно противился моим советам до осени, а тогда уже было поздно усиливать состав войск». России было чрезвычайно трудно вести войну на далекой окраине (7000 км от столицы), связанной с центром государства только одной железнодорожной линией. Первый год войны закончился неудачно - после десятимесячной осады Порт-Артур пал, затем последовал ряд поражений на полях Маньчжурии. Но к лету 1905 г. ситуация существенно изменилась: на театре военных действий была сосредоточена прекрасно вооруженная, численно превосходящая противника армия - около 300 тыс. чел. Япония уже истощила свои ресурсы, Россия же почти не ощущала экономических и финансовых затруднений в связи с войной - урожай 1904 г. был обильным, продолжался рост промышленного производства, золотой запас Госбанка за год увеличился на 150 млн. рублей, налоговое же бремя возросло лишь на 5% в сравнении с 85% в Японии. Однако такое положение дел не устраивало не только противника, но и внутренних врагов самодержавия. «Если русские войска одержат победу над японцами, что, в конце концов, совсем уж не так невозможно, как кажется на первый взгляд, - писал нелегальный либеральный журнал «Освобождение», выходивший за границей под редакцией Петра Струве, - то свобода будет преспокойно задушена под крики ура и колокольный звон торжествующей Империи». Революционные партии, поддержанные левой интеллигенцией, активизировали агитацию и в армии, и по всей стране. В воззвании партии эсеров (социал-революционеров) к офицерам русской армии говорилось: «Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка, всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника?». Не отказывались внутренние враги государственного строя и от материальной помощи внешних врагов России. Руководитель боевой организации эсеров Б.В. Савинков в своих воспоминаниях пишет о пожертвовании американскими миллионерами революционным партиям 1 млн. франков для вооружения народа. Английский журналист Диллон, открытый противник царской власти, в книге «Закат России» признает: «Японцы раздавали деньги русским революционерам известных оттенков, и на это были затрачены значительные суммы. Я должен сказать, что это бесспорный факт». Об этом же свидетельствует в своих мемуарах бывший русский посланник в Токио барон Р.Р. Розен. «Государь всеми мерами старался избежать войны, но она загорелась неожиданно, как загорается в доме пожар, без воли хозяина. /.../ Когда военное счастье начало склоняться на нашу сторону, то Англия заключает союз с Японией, не дав возможности нам выиграть войну, как было в Турецкую войну. Видимо, по попущению Божию, эта война повергла Россию в пучину бедствий. Мы не заметили вовремя, что за спиною открытого противника стояла знакомая уже нам историческая рука, подготовившая нам это бедствие. Эта война была вызвана недругами России и даже самой Японии, ибо у России и Японии должна была быть взаимная дружба и единение на благо общего мира народов». (Из книги игумена Серафима (Кузнецова) «Православный Царь-мученик»). «Государь понимал огромную важность для России закрепления на берегах Тихого океана. Великий Сибирский путь сооружался под руководством его, еще Наследника Престола. Мудрый Менделеев писал: «Только неразумное резонерство спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело... путь к океану - Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана». ...Как и в 1917 г., конечная победа России в 1905 г. была сорвана внутренней смутой в тылу. Император Вильгельм в острый момент мирных переговоров России с Японией в Портсмуте советовал Государю передать вопрос о войне и мире на рассмотрение намеченной к созыву Государственной Думы. Он писал 7 августа 1905 г.: «Если бы она (Дума) высказалась за мир, то ты был бы уполномочен нацией заключить мир на условиях, предложенных в Вашингтоне твоим делегатам... Никто в твоей армии, или стране, или в остальном мире не будет иметь права тебя порицать... Если Дума сочтет предложение неприемлемым, то сама Россия через посредство Думы призовет тебя, своего Императора, продолжать борьбу, принимая ответственность за все последствия». Сколь чуждым понятию Государем своего царственного долга был этот совет! Он ответил: «Ты знаешь, как я ненавижу кровопролитие, но все же оно более приемлемо, нежели позорный мир, когда вера в себя, в свое Отечество была бы окончательно разбита... Я готов нести всю ответственность сам, потому что совесть моя чиста, и я знаю, что большинство народа меня поддержит. Я вполне знаю всю громадную важность переживаемого мною момента, но не могу действовать иначе». (Н.Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»). Православный календарь 2010. Царственные страстотерпцы. © Copyright: tsaarinikolai.com |