ЦАРЬ ‒ ЭТО СИМВОЛ РОССИИ, РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА!
КОНТАКТЫ
|
ОБЩЕСТВО ПАМЯТИ СВЯТЫХ ЦАРСТВЕННЫХ МУЧЕНИКОВ И АННЫ ТАНЕЕВОЙ В ФИНЛЯНДИИ RY.
|
ЦАРЬ ‒ ЭТО СИМВОЛ РОССИИ, РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА! КОНТАКТЫ |
PYHÄT KEISARILLISET MARTTYYRIT JA ANNA TANEEVA SUOMESSA MUISTOYHDISTYS RY.
|
|
ДУХОВНИЧЕСТВО ОТЦА КИРИЛЛА - СХИАРХИМАНДРИТА КОСМЫ (СМИРНОВА) Архимандрит Виктор (Мамонтов) Архимандрит Виктор (Мамонтов) - настоятель Свято-Евфросиниевского храма в г. Карсава (Латвия). Родился в 1938 г. на Дальнем Востоке. По светскому образованию - литературовед, закончил Южно-Сахалинский педагогический институт. Иноческий путь начал в Свято-Успенской Почаевской лавре по благословению своего духовного отца архим. Серафима (Тяпочкина). В 1980-е годы при митрополите Леониде (Полякове) был духовником Рижского Свято-Троице-Сергиева женского монастыря. Автор статей и воспоминаний по истории Русской Церкви, в которых особое внимание уделено опыту новомучеников и исповедников Российских XX в. Начав свое служение духовника в Пустыньке, отец Кирилл возрождает прежний ее дух, дух простоты и бедности, уединения и созерцания, который был присущ валаамским скитам, но в меньшей мере самому Валаамскому монастырю, где уже в пору пребывания в нем послушника Космы было много пышности и слишком много всяких удобств, которые вызывали справедливые сетования у некоторых монахов. 
Схиархимандрит Косьма (Смирнов) Формально задачей отца Кирилла как духовника было отправление монастырских служб, исповедь сестер и их духовное окормление. Но на самом деле новые условия существования Церкви требовали от него самых неопределенных форм служения миру. В эти годы наиболее полно проявилось призвание отца Кирилла как старца. На него была возложена большая ответственность - помогать всякому человеку, жаждущему личного духовного возрождения, стать личностью пред живым и личным Богом. Святые врата Пустыньки и сердце старца Кирилла были открыты всем, кто искал путь к Богу. Старец в Церкви есть лицо особенное. Сам Бог избирает и призывает на служение старца, Он же Сам ниспосылает ему дары Святого Духа. Народ Духом Святым узнает, открывает этого Божиего избранника и, когда откроет его, радуется, потому что через него в мир приходит Божественная Любовь, как жизнь, к которой можно реально приобщиться хотя бы на время, которую можно созерцать как духовную красоту. Та малая человеческая любовь, которой живет мир, требует восполнения Божественной Любовью. Старец живет Ею, Она в его сердце, открытом каждому человеку. Он с большим дерзновением свидетельствует миру об этой Любви, свидетельствует своей жизнью. Любовь не любит слов, не учит, не морализирует, предпочитает свидетельство. Поэтому многие старцы были свидетелями, но не учителями. 
Ради народа дается Господом харизма старчества. Самым главным в своем служении старца отец Кирилл считал борьбу за человека, за то, чтобы каждый человек стал богоподобной личностью. Личный Бог должен встретиться с лицом, а не с личиной. Его келия в Пустыньке стали местом, где люди освобождались от рабства греху. В страну несвободы они возвращались свободными, окрыленными, преображенными. Он хотел, чтобы все приходящие к нему люди общались с Богом лично, не отдавая этот драгоценный дар - возможность личного общения, кому-то другому. Он стремился привести человека к Богу, чтобы Бог стал ему настолько близким, что он мог бы сказать Ему, как псалмопевец Давид: «Боже! Ты Бог мой» (Пс. 62, 2). Когда старец встречал попытки нарушить это святое правило жизни - личного общения человека с Богом и с ближними, с самим собой, он вразумлял человека. Он пресекал магическое отношение к себе, к таинствам, которые он совершал, порою делал это с доброй шуткой... Однажды крестьяне пригласили его отслужить молебен в поле, а потом хотели покатать по ржи, чтобы она была высокой. Батюшка мудро уклонился: «Я маленький, у вас хлеб будет низкий. Вы ко мне лучше в Пустыньку покатайтесь, и ваша рожь будет хорошая». Он хотел, чтобы человек не надеялся всегда только на чужую молитву, не оставался на всю жизнь духовным младенцем, не умеющим общаться с Богом, но сам обрел живое общение с Ним. Он сам не требовал от человека, приходящего к нему, чрезмерных подвигов, а желал присутствия в нем благого произволения, доверия Богу. Сам он всегда надеялся только на Бога и всегда хотел слышать только Его, никогда не препятствовал действию Духа Святого в себе, в ближнем, в событиях жизни. Он покорялся Ему полностью: «Душе Святый, Сам во мне живи, Сам говори, Сам действуй». Он не надеялся на свой опыт, хотя опыт у него был богатый, на начитанность (она у него была скромная, батюшка был некнижный человек), а на Того, Кто всегда дает истинный совет, истинное вразумление. Когда спрашивали у валаамских старцев совета, то не тотчас же получали ответ. Старец долго молчал, потом скромно отвечал: «Остановимся на таком решении» и тут же прибавлял: «Приемлемо или неприемлемо такое решение?». Человек чувствовал, что ему предлагается не арифметическая формула, безразличная к лицам, не совет от себя, а нечто другое, касающееся глубин сердца и совести. «Подавая совет, - писал свт. Василий Великий, - не произноси решительного приговора, потому что не знаешь тайн Божиих». 
Поэтому совет, полученный от Бога через батюшку, очень ценили, помнили всю жизнь. Он не был прописной истиной на все случаи жизни. Не видя того, кто перед ним стоит, порой рассерженный поведением своего чада, священник дает эпитимию: «Сто поклонов!». А перед ним находится разбитый болезнью пожилой человек, который разогнуться не может, и он, естественно, не понимает этого совета, не принимает его, ибо это не совет любви, а палка для битья. Самое главное для отца Кирилла было пробудить совесть человека, оживить сердце. Одна из его духовных дочерей вспоминает: «Он брал мои руки и говорил: «Евдокия, руки мой!». А я думаю: «Я их всегда мою». А это значило, что они у меня «длинные» были. Я работала в общепите поваром и брала чужое. Все брали и брали, а я что - хуже! Одна банку повидла украдет, другая - колбасу. И не думали, что воруем. Когда поняла это, поняла, что руки мои водой не отмоешь - нужно покаяние». Красота образа Божия совсем не утрачивается человеком, но может быть повреждена. Видя это повреждение в тех, кто приходил к нему, старец с глубоким сочувствием и состраданием старался помочь восстановить красоту разрушенного образа. Если в миру воспитатели и родители говорили своим подопечным: «Я сделаю из тебя человека», то старец видел свою задачу в том, чтобы помочь человеку вырасти в меру его личного призвания. Он руководил духовными чадами без указов, без поучительства, без командования. Ломать человека, делать его подобным себе - духовное преступление, попрание духовной свободы, дарованной каждому человеку. Старец приводил человека не к себе, а к Богу, не «делал» его, а взращивал, нежно и чутко, оберегая его душу от всяких соблазнов и внимательно следя за тем, как действует Дух Святой в человеке. Будучи монахом очень строгой жизни, молитвенником и постником, живя в тишине пустыни, отец Кирилл не был пустынножителем-анахоретом, который покинул мир, чтобы вести тихую, спокойную, созерцательную жизнь, спасая свою душу. У него не было желания скрыться в Боге и никому не показываться, потому что он был призван служить миру. Пустынька и батюшка были тесно связаны с миром, потому что мир, пораженный безверием, превратившийся в духовную пустыню, нуждался в их служении. Мир не только обступил Пустыньку, но и проник в нее в образе беженцев войны, которых приютили сестры, в образе паломников, которые жаждали научиться жить с Богом. Пустынницы по просьбе властей ездили работать в колхоз, поднимали его. «У нас некому работать, - говорили приглашавшие, - молодежь учится, на поле одна-две старухи ковыряются». Сестры трудились в колхозе с восьми часов утра до пяти часов вечера. Отец Кирилл со старшей сестрой мон. Евгенией провожал их, благословляя отъезжавшую машину, и встречал их. 
Работа монахинь всем нравилась. «Когда вы начинаете первые сажать в парниках, - говорил председатель колхоза, - у нас все хорошо растет и чисто. Когда мы начинаем сажать первыми, у нас бывает много травы и всего нехорошего». Он очень любил и уважал сестер, всегда звал их потрудиться. Колхозники заботились о монахинях: привозили на работу и увозили домой, приносили на поле еду, давали свою молотилку, чтобы обмолотить монастырское зерно, вспахивали монастырские поля, делали для монастыря все, что монахиням было не под силу. Сложилась удивительная взаимопомощь и общение. Колхозники стали приходить на монастырские службы. «Жили как одна семья, - вспоминают сестры, - мирно жили. Они нам помогали, а мы - им. Никаких упреков не было, что я колхозник, а ты монах». Работа для сестер в колхозе была не благотворительной службой, а служением любви, потому она принесла плод открытости и взаимной любви. Когда власти хотели закрыть Пустыньку, колхозники встали на защиту монастыря: «Монахини хорошо нам помогают. Не трогайте их». Гонители отступили. Ради служения ближним, созидания Церкви, отец Кирилл нередко покидал свою маленькую Пустыньку и безстрашно удалялся в огромную пустыню жизни, где его ждали с жаждой духовного общения в городах и селах, тайных монастырях и скитах монахи, находящиеся в рассеянии, гонимые христиане. В обстановке преследования за веру он миссионерствовал тайно, прикровенно: для бдительных властей это были поездки по сборам на бедную Пустыньку, разоренную войной. Отец Кирилл никому ничего не навязывал, люди сами просили его прийти к ним, приехать, и он с радостью отправлялся в ближние и дальние путешествия, а если сам не мог добраться до очень отдаленных мест, то посылал туда своих помощников. Так, некий юноша, Александр из Ташкента, был отправлен им с пакетом в Усть-Кут к трем старцам, жившим в доме с зеленой крышей... Эти старцы повезли его в какой-то тайный монастырь на севере. 
Самым главным в этих поездках была христианизация людей, их воцерковление. Отец Кирилл миссионерствовал в разной среде: беседовал с отдельными людьми в семьях, которые очень хорошо знал в Елгаве, в Риге, в Белополье, в Москве, в Санкт-Петербурге, в Пензе, в общинах. В период гонений существовало немало христианских общин, не имеющих ни пастыря, ни храма. Одних несвобода сломила, другие жили не как запуганные христиане-одиночки, а духовной семьей, постоянно собираясь по домам на богослужения мирянским чином. Такая община была в Тверской области, в селе Жарки, в которую входило человек тридцать. Много раз община обращалась к местным властям с просьбой зарегистрировать ее и дать ей пастыря, но безрезультатно. Жарковцы, имея жажду евхаристического общения и духовного руководства, начиная с 1958 года приезжали за помощью в Ригу к старцу-священнику Иоанну Журавскому (1867-1964), но когда тот физически ослаб и не мог служить и принимать людей, передал своих чад отцу Кириллу, будучи одного духа с ним. «Вас надо дальше вести, - сказал он им, - а меня скоро не будет». Жарковцы стали ездить в Пустыньку, иногда всей общиной или поодиночке, начали помогать ей: посылали муку, воск - «Боженькин хлеб», как называл его отец Кирилл. Эта община испытанных христиан жива, имеет построенный своими руками храм и пастыря. Благодаря такому служению старца, приходы на месте оживали, увеличивались, в них появлялась закваска общинной жизни. Налаживалась духовная связь с Пустынькой, с ее старцем. Ее поддерживали письма, которые батюшка писал всем, кто был близок ему сердцем. Многие из общавшихся со старцем стали познавать Церковь и церковность. Тех, кто боялся крестить детей в храме, старец жалел. У него был помощник, который разузнавал о таких. Отец Кирилл говорил ему: «Скажите им, что есть батюшка, который сам придет, окрестит без денег». И ездил после вечерней службы по домам, тщательно скрывая это от матушек. Однажды летом, возвращаясь после крестин, отец Кирилл почувствовал себя так плохо, что не мог выйти из машины; послушнику Ивану Андреевичу пришлось его незаметно лесом пронести на руках в келию. Люди просили батюшку освящать дома, квартиры. Приглашали и партийные, которые потом привязывались к нему и тайно приходили в Пустыньку на исповедь или побеседовать. В одной семье начали все болеть, призвали батюшку, его молитвы помогли. В общении с верующими или неверующими, сомневающимися в вере людьми, отец Кирилл никогда не давил, не принуждал, но движим был только любовью, что в миссионерстве является самым главным. Общение его с людьми было в свободе, в Духе, очень живым. 
Он никого не тянул ко Христу, но только свидетельствовал о Нем своей жизнью. Отец Кирилл не был искусен в проповедях, редко произносил их: сиянию благодати в нем не нужны были слова. «Он очень многое умел объяснить человеку без слов, - пишет о. Георгий Блазма, - так, как мало кто умеет объяснить словами... Его отличало от других духовных лиц то, что он никогда не учил. Это было удивительно при его жизненном опыте, при его монашеской жизни». Проповедовало в нем все: и душа, и тело, и дух. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5; 16). В его глазах, маленьких, светло-серых, выцветших, все видели сияние вечной жизни, доброту. «Никогда я не видел этого взгляда равнодушным, безразличным, - вспоминает о. Георгий. - На каждого человека отец Кирилл смотрел очень внимательно, с чувством глубокого уважения и интереса. Это был взгляд снизу вверх не только в буквальном, но и в переносном смысле». Быстрота, легкость, подвижность отца Кирилла показывали его постоянную готовность служить ближнему. Больные же ноги, застуженные в лагерях и утружденные многолетним стоянием на молитве, напоминали о его подвигах страдания и молитвы. От отца Кирилла исходил покой. «Меня поразила его тихость. Это все, что я могу вспомнить», - написал о. Сергий Богустов, видевший батюшку в двенадцатилетнем возрасте. «Когда он благословил меня, - вспоминает М.А.Кузнецова, - я почувствовала, и так всегда было, когда он благословлял, как от него исходит покой и тепло». «Я сослужил ему на праздник Крещения Господня, - пишет о. Серафим Шенрок, - ходили на колодец освящать воду великим освящением. Я почувствовал тогда - старец близок к Богу. Как тихо на душе, когда с ним молишься». «Когда отец Кирилл приходил в храм, слезы прошибали», - вспоминает пустынница мон. Афанасия. «Перед вечерним богослужением я вошел в алтарь Михайловского собора, земно поклонился и приложился к престолу, - вспоминает архимандрит Иоанн (Крестьянкин). - И не сразу я обратил внимание на гостя - смиренного старца, стоящего по правую сторону Горнего места у окна. Мы встретились взорами, и в тот миг я почувствовал то, что безмолвно говорило о внутреннем состоянии молящегося в алтаре гостя. Живое чувство смирения и глубокой любви, внутреннего, согревающего душу света передалось мне на расстоянии. Я пошел к нему навстречу и по мере того, как расстояние между нами уменьшалось, сила этого чувства увеличивалась. Братски приветствовали мы друг друга и я познакомился с настоятелем Рижской Пустыньки отцом Кириллом. Краткая наша беседа только подтвердила то, что так ощутимо передалось мне на расстоянии в первый миг нашей встречи. Старец излучал внутренний свет, свет неизмеримой чистоты Христовой любви. Тих, кроток и смирен, как послушник, он был истинным воспитанником Валаамского монастыря и носителем многих даров, полученных им в той святой обители. Не имея долгих духовных отношений с отцом Космой, в один миг и при первом взгляде я увидел в нем истинного родного духом брата наших насельников-старцев Валаамского монастыря. Это было то же сияние, которому не нужны слова - сияние благодати». Все чувствовали, что ему можно довериться, открыться, что он может понять каждого человека, выслушать его с настоящим уважением и истинным состраданием, порою даже не давая советов, а открывая своим вниманием собеседнику великую тайну его ценности, его внутренней свободы. «Отец Кирилл относился к моему сану с гораздо большим уважением, чем я сам», - говорил о. Георгий Блазма. Такое бережное выслушивание собеседника всегда возвышало человека, он познавал свое достоинство и свою ответственность, и видел путь исцеления от всех своих недугов, душевных и телесных. Став аввой, отец Кирилл сохранил в себе чувство послушника, оно всегда проявлялось у него как благоговейное и самозабвенное служение ближним. Он встречал человека и сразу же начинал ему служить. «Одной из главных черт отца Кирилла, - вспоминает о. Георгий Блазма, - была его постоянная и исключительно активная нацеленность на добро. Он непрерывно искал и находил возможность чем-нибудь помочь людям, сделать им что-нибудь приятное. Отсюда и эта постоянная внимательность во взгляде: что человеку требуется? Что для него можно сделать?». Однажды он был огорчен: в Пустыньку нагрянули цыгане, проникли в келию к батюшке. Сестры с возмущением прогнали их, а, когда сообщили об этом батюшке, он спокойно спросил их: «А вы их накормили, молочком напоили?». Выходя из храма, он всем нищим, стоявшим на паперти, всегда подавал милостыню, каждого из них благословлял, внимательно смотря в лицо, и с каждым говорил. Придя из храма, он сразу же насыпал зерно в птичьи кормушки и ставил еду кошке, потом все внимание уделял гостям. Он всегда ликовал, встречая человека. Он никогда не отпускал никого от себя, не накормив, да еще подорожничков - так он называл пирожки - попросит келейницу мон. Амвросию настряпать. Всегда проверит, кто где ночует, и если увидит, что кому-то чего-то не хватило, найдет и принесет одеяло или подушку. Если кто заболеет из сестер или паломников, непременно навестит и что-нибудь принесет. На пастбище он приносил сестрам-пастушкам какое-нибудь утешение (угощение), на поле - грабли. Поздно вечером батюшка надевал передник, клал в него хлеб, сахар, чай, фрукты и шел по келиям подкреплять сестер много работавших, но имевших скудную монастырскую трапезу: пять мелких картофелин, огурец, хлеб. Постучит палочкой в окно или дверь и даст что-нибудь сестре из передничка: «Это тебе, подкрепись». Мон. Феофания после операции лежала в Елгавской больнице и чувствовала себя очень плохо, не могла ничего есть. Приходит к ней отец Кирилл и приносит всякую еду: «Фамилии не знаю, а все же тебя нашел». Она сказала, что ничего не может есть. «Бери все и ешь», - сказал батюшка, благословил и ушел. Мон. Феофания стала есть, постепенно все съела и поправилась. Выписывая ее из больницы, доктора просили ее проверяться у них, но она и забыла об этом. У юноши-латыша Ивара, жившего вблизи Пустыньки, умерла мать. Он ходил полуголодный, полураздетый. Отец Кирилл благословил сестер ухаживать за ним, а его пригласил трудиться в Пустыньке. Старец взял на свое попечение семью Чуйковых - Елену и ее сыновей-близнецов Сергия и Михаила, которые стали священниками. За эту простоту и заботу о всех сестры очень любили отца Кирилла, поэтому одна монахиня сказала ему: «Давай мы тебя будем называть не отцом, а матерью». Отец Кирилла всегда видели трудящимся. Дождь идет, а он все равно что-нибудь делает. Он помогал сестрам по хозяйству: копал огороды, кому косу наточит, кому починит грабли, кому исправит крыльцо. Когда начиналась сушка сена, он всегда старался всем сделать грабли, починить сломанные, делал все хорошо и крепко, сам шел с сестрами на сенокос, сгребал и сушил сено. Не забывал и птиц: делал им скворечники. У него была столярная мастерская, где он любил работать. Самым лучшим подарком для него был какой-нибудь столярный инструмент. В сарае стоял чисто выструганный сосновый гроб и сосновый крест, сделанные им для самого себя. Он завещал похоронить себя в этом гробу. Это завещание было исполнено. В храме прп. Иоанна Лествичника и в часовне стояли сделанные им подсвечники: простые, с квадратными верхушками. В разоренной войной Пустыньке не на что было поставить свечку. Когда Пустынька разбогатела, эти подсвечники убрали, поставили дорогие. Монахини говорили: «В просто убранном храме Бога лучше видишь, не заставлен Он от тебя никаким «сокровищем». Отец Кирилл сам сделал стульчики и скамеечки для слабеньких матушек и паломников. Имея каллиграфический дар, батюшка-краснописец полууставом писал много молитв и акафистов и рассылал их, писал монастырские помянники, которые только недавно из-за ветхости переписали сестры. Детям, приезжавшим вместе с родителями в Пустыньку, он всегда старался привить навык трудолюбия, служения. По благословению батюшки их учили прислуживать в храме - ставить свечи и вовремя убирать огарки на подсвечниках, выносить свечу, читать шестопсалмие. Когда отрок Сергий Чуйков читал шестопсалмие, стоя на маленькой скамеечке, отец Кирилл находился рядом и поправлял его. Дети всегда участвовали в Крестных ходах. На лошадке с монахиней они ездили на почту, охраняли огороды от диких кабанов, ходили на поля убирать урожай, пасли коров и овец, собирали грибы и ягоды для обители. Иногда родители с детьми уезжали на Рижское взморье купаться, но дети часто торопились вернуться в обитель, говоря, что «на взморье много народу, шумно, а в Пустыньке - тишина и там батюшка Кирилл». Пустынька жила своим хозяйством: овощи выращивали сами, пекли свой хлеб, было свое молоко. Жили без пышности, скудно, тихо, молитвенно, мирно. Даже маленькую баночку меда, пожертвованную сестрам, которую, казалось, невозможно было поделить поровну, поделили, растворив ее по благословению батюшки в воде. Батюшка ничем не нарушал этот дух скромной пустынной жизни, наоборот, привносил в него своим подвигом нестяжания и постничества еще больший дух аскезы. Он жил в маленьком доме у соснового леса, в скромной маленькой келие, большую он отдал больному, пострадавшему в лагерях о. Сергию Виноградову, жившему в Пустыньке на покое. В келии - святой угол с маленьким иконостасом, устроенным самим батюшкой, перед которым теплились семь лампад, на стенах - множество икон разных размеров, в основном, бумажных. Около иконостаса стоял аналой, сделанный из фанерного почтового ящика. У окна стояли небольшой самодельный стол, на котором лежали книги, записи батюшки, и стул. Слева - маленькая печка, почти незаметная, топчанчик из двух сбитых досок, на которых отдыхало его тело, суконное черное одеяло, а под ним - ничего. Над ложем висела большая фотография с видом Валаамского монастыря, рядком фотографии старцев: Силуана Афонского, валаамских старцев, живших на покое в Псково-Печерском монастыре, с которыми он поддерживал постоянное общение лично и через своих посланников, а также начертанные на бумаге добродетели: «Смирение, терпение и послушание», которые старец считал для себя самыми главными в духовной жизни. Келию отца Кирилла называли часовенкой всех святых, сам батюшка назвал ее вторым алтарем: «У меня здесь второй алтарь, - говорил он приходящим. - Я хочу, чтобы на вас посмотрели мои святые». Здесь свет всегда горел до двух часов ночи. Малый сон, как на Валааме. «А в четыре утра, - говорил батюшка, - мне всегда в рамочку стучат. Я проснусь и другой раз говорю: - Кто там? - Никого нет». Он читал Псалтирь стоя, держась за аналой и переминаясь больными ногами. Послушник из мира, Иван Андреевич Калиниченко, однажды ночевал в келии у старца и решил не спать, покуда старец не окончит молитвенное правило; он боролся со сном до трех часов и заснул, а рано утром старец будит его и ласково говорит ему: «Иван Андреевич, пойдем на службу». Когда были какие-нибудь неприятности, вражьи нападения, отец Кирилл уходил в затвор: надолго закрывался в келии, никого не принимал и не выходил, пока все не утихнет. Иногда монахини с большой тревогой смотрели в окно: жив ли он, потому что его долго не было. В этой келии за полуночной молитвой ему было явление Божией Матери. Она вышла из иконы Почаевской Божией Матери, пред которой предстоял старец. Потом эта икона была у о. Тавриона. Отец Кирилл ничего при себе не имел: все его сокровище было в нем, он все, что получал, тут же раздавал, потому его невозможно было обокрасть. Воры, не раз влезавшие в его келию, всегда уходили недовольные. Когда стирали его белье, видели заплату на заплате. Добрый пример нестяжательности и любви ко всем отец Кирилл имел на Валааме в лице игумена Маврикия, настоятеля монастыря, у которого он был келейником. О. Маврикий, кроткий и смиренный старец, ходил в простой, уже поношенной рясе, так что встречавшиеся с ним паломники не всегда признавали в нем игумена. Его игуменские покои состояли из трех маленьких низких сводчатых комнаток, очень скромно обставленных. «Освободившись от приемов и канцелярской переписки, - писал об о. Маврикии митрополит Антоний в некрологе, - он принимался за общебратские послушания - чистку картофеля, укладку дров, сенокос и т.п., ездил он всегда в третьем классе, даже тогда, когда ему вручали билет второго класса. В бане он мылся вместе с простыми послушниками, и когда один новоначальный, не узнав в лицо обнаженного настоятеля, окрикнул его: «Чего ты, старик, забрал две шайки?», он ласково сказал: «Ну, бери, Бог с тобой»... Он отменил все преимущества своего положения - довольствовался братской пищей, одеждой и пр. Он жил своим внутренним миром, но не был чужд участия и любви к ближним, что выражалось не только в его радушном и ласковом обращении со всеми, но еще более в его чрезвычайно продолжительных молитвах в церкви и келии, во время которых он перечитывал безконечные поминания с именами братии обители и всех знаемых им. От молитвенного стояния ноги его ниже колен были совершенно темные, почти черные, они и свели его в могилу. Надпись на надгробной плите игумена Маврикия гласит: «Он управлял обителью десять лет и всем являл собою пример смирения, простоты, неустанного молитвенного подвига, многих трудов и сердечной отзывчивости». Такими же были подвижники - столпы валаамские во время пребывания отца Кирилла в обители - прозорливый иеросхимонах Исаия, слепец-схимонах Онуфрий из Всехсвятского скита, тоже прозорливый старец, воплощенная кротость, и другие, всегда жизнерадостные, умалившиеся по-евангельски, как дети, от одного слова которых и вида их невольно мог прослезиться самый черствый человек. Отец Кирилл был постник, питался скудно. На столе изобилие, но для других: любил угощать, а сам делал вид, что ест. В среду и пятницу он до трех часов воздерживался от пищи. Белого хлеба не ел. Если упадет крошка на стол во время трапезы, то возьмет ее, поцелует и съест. Отец Кирилл принял от валаамских старцев священный дух простоты, кротости и смирения. В письме своим духовным детям он называл себя «пустынным жителем», который живет вместе со своими сестрами-пчелками в любимой Пустыньке, где они «трудятся, молются да с грехами борются». Келейница митрополита Вениамина (Федченкова), управлявшего Рижской епархией с 1947 по 1951 годы, рассказывала, как однажды отец Кирилл приехал к Владыке в Ригу из Пустыньки и не застал его. Она предложила ему подождать, дала читать какую-то книгу, а сама пошла готовить обед, потом покормила вернувшегося Владыку, сама пообедала, помыла посуду и пошла в свою комнату немного отдохнуть и тут задела тихо сидевшего батюшку. «Батюшка, прости ради Бога, тебя позабыла». «Ничего, ничего, мне тут хорошо с четочками, книжечку почитал». За все довольно долгое время ожидания он ни разу не вышел и не спросил, пришел ли Владыка, только терпеливо ждал. 
Известно, что кто-то из старших сестер-пустынниц поднимал руку на старца, но он никогда об этом никому не говорил, не жаловался. Монахиня Евгения, старшая сестра, уставщица, очень суровая, часто ставившая ему разные преграды, однажды дерзко сказала: - Ты как наемник здесь, а я - старица. - Я - священник, - смиренно ответил отец Косма и ради мира безропотно удалился к митрополиту Вениамину, где некоторое время служил с ним, как в скиту, в маленьком храме при архиерейской даче в Дубулты. Его никто никогда не видел в состоянии гнева, раздражения. «Если смиришься, - говорил он одной монахине, - то обиды не будет». Незадолго до смерти отца Кирилла игумения Тавифа хотела отправить его на покой в Печерский монастырь, а на его место взять одного рижского священника. «Он монах, пусть живет в монастыре», - сказала она. Отец Кирилл скорбел, но никому не пожаловался, а все поведал Божией Матери: «Матерь Милостивая, куда же мне, такому старому и больному, идти». На Успение Господь взял к Себе священника, а отца Кирилла оставил в Пустыньке. Имеющий опыт мученика и исповедника, отец Кирилл был наставником в науке мужества. В 20-е годы отец Кирилл обличил владыку-самосвята. Тот пригрозил, что посадит его, так и получилось. В тюрьме его принуждали отречься от Бога и обещали за это свободу. Когда он из ссылки возвращался домой, около Тосно немцы разбили поезд, и он пошел к брату в Саблино пешком, скрываясь в лесах, живя в бункерах. Во время войны отец Кирилл тайно помогал партизанам, ходил к пленным по лагерям, бедным детям посылал хлеб, за это гестаповцы били его плетками и преследовали. Он скрывался в лесах, молился в подвалах. Немцы заставляли его пилить дрова и давали ему пайку хлеба с опилками в триста граммов. Однажды он увидел женщину с двумя детьми, очень истощенных и голодных, идущих мимо его окна. Он побежал за ними и отдал им свою пайку. За связь с партизанами немцы приговорили отца Кирилла к расстрелу. Два вооруженных немца увезли его в лес, поставили к березам. «Я перекрестился, закрыл глаза, сложил руки на груди. Слышу три выстрела. Это моя смерть. Глаза не открываю. После выстрелов не падаю. Почему? Потом подходят немцы и ищут дырки от пуль на моей телогрейке. Нет ни одной. Тогда говорят по-русски: «Ты нас не подведешь?». Я открыл глаза и вздрогнул: «В чем?». - «Мы тебя убивать не будем, если ты будешь скрываться от нашей комендатуры. Не показывайся, пока она не переедет. Если покажешься, нас расстреляют». Я им дал слово, что не буду показываться. Они завели машину и уехали. Добирался ночами до Саблино. Брату и многим людям было уже известно, что меня расстреляли. Я ночью пришел к брату и постучал. Он открыл по голосу. Не верил, что перед ним я. Открыл, мы обнялись и заплакали». 
Близкие отца Кирилла держали втайне места его пребывания. Покуда немцы не ушли, он не показывался. И только после их отступления открылся. Вместе с диаконом Михаилом он совершал требы в Любани, в селах, ходя туда с посохом пешком пятнадцать километров. Отец Кирилл не мог ходить в рясе, надевал штатское, но под длинным пальто была маленькая ряска, ее немного было видно из-под пальто. Наперсный Крест носил всегда. Будучи глубоко верующим, он понимал, что его жизнь зависит только от Бога. Бог - Любовь, Он никогда не хочет никому плохого, поэтому всем искушениям в жизни старец стремился доблестно противостоять, без смущения и озлобления. Своим гонителям и притеснителям он всегда мог сказать: «Я вас не боюсь, я вас люблю». Слова апостола: «Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте» (Рим. 12,14) были его жизнью. Инокине Валерии он говорил: «За правду Божию борись до крови». 
Умудренный опытом мужества и терпения во времена гонений на Церковь в 20-30-е годы, отец Кирилл пережил новую волну гонений на христиан, начавшуюся в 1960 году. В Латвии, как и в России, стали закрывать храмы. Закрыли во время Великого Поста 1961 года великолепный Рижский Христорождественский собор, в подвале которого когда-то жил Владыка-мученик Иоанн (Поммер). Рижскую епархию начали обслуживать епископы из других епархий. Только через три с половиной года на Рижскую кафедру был назначен постоянный архиерей епископ Никон (Фомичев). Под угрозой закрытия оказался Рижский монастырь. Молодых и трудоспособных монахинь предполагали устроить на работу, а стареньких - отправить в Пустыньку. В защиту правды Божией отец Кирилл проявлял всегда твердость, кроткую независимость. Он и сестры, его духовная семья, горячо молились. Пустынька и рижский монастырь были сохранены. Удивительно кроткий, смиренный, отец Кирилл, всегда живя по совести, не отступал от правды, не человекоугодничал. Так однажды он не допустил кощунства над исповедью со стороны любимого им рижского священника. «Я с семьей одно время жил в очень большой нужде, - рассказывает о. Серафим Шенрок. И как-то в состоянии отчаяния решил: поеду к о. архимандриту на исповедь, но внутренне думал о другом: «Он даст мне на дорожку», что меня в настоящий момент может серьезно поддержать. Приезжаю, меня все знали, пропустили к келии о. архимандрита. Стучу. «Кто там?». Я говорю: «Отец Серафим к Вам, о. архимандрит». «Я не принимаю». Я был удивлен. Он так был со мною мил, так любезен, как будто я один у него избранник. Он знает, откуда я приехал, не сосед же я его. Не принял. Я поехал обратно с чувством невероятного душевного волнения, даже подумал: «Вот тебе и старец». Только уж дома, придя в себя, порадовался происшедшему: старец-прозорливец, он не допустил меня совершить грех кощунства над исповедью». Однажды в Пустыньку приехали представители власти. Отец Кирилл в запачканной одежде что-то мастерил. С раздражением они спросили его: 
«Где здесь у вас отец Кирилл, нам надо с ним поговорить». Батюшка ответил: «Сейчас он придет», - и поспешил переодеться, а гостей позвал попить парного молока. После беседы с отцом Кириллом гости успокоились и, удивленные его миролюбием, покинули обитель. У отца Кирилла не было страха перед инославными, потому что он был глубоко православным. Отсюда его свободная открытость человеку иного христианского исповедания, умение открыть истину Православной Церкви. В Пустыньку постоянно приезжала медсестра из Риги Клавдия Штессингер, православная, муж которой, Иван Юрьевич, был лютеранином. На этой почве у них был разлад. Познакомившись с отцом Кириллом, Иван Юрьевич полюбил старца, православную службу. Отец Кирилл не раз долго беседовал с ним, но без всякого давления. Ивану Юрьевичу открылась тайна Истинной Церкви, и он пожелал принять Православие. В ночь после присоединения он видел сон: очень высокая стена - не перелезть. Кто-то говорит ему: «А все-таки ты ее перелезешь». И он перелез. Схимонахиня Ксения из Москвы рассказывала, что когда отец Кирилл молился за убиенных в Первую Мировую войну воинов, похороненных в Пустыньке, то однажды усомнился: «Может быть, Тебе не угодно, Господи, что я за них молюсь?». «Я стал на колени, - вспоминал батюшка, - вдруг открылось небо, и на каждой могилке немецких и русских воинов я увидел венец. - Они у Меня мученики, - сказал Господь, - не по своей воле погибли. И я удвоил и утроил молитву о них». Отец Кирилл обладал не одним даром старчества, он имел и другие дары Духа - исцеления, прозорливости, совета. Все они помогали батюшке как можно лучше и больше послужить ближнему. Монахиня Людмила из Пюхтиц была очень больная, ее волоком притаскивали в храм. С двумя провожатыми она приехала в Пустыньку к отцу Кириллу. Он в момент их появления разговаривал с питерской женщиной, уезжавшей домой, благословил ее, и она пошла на поезд и уже была далеко. - Мать Людмила! Она сумочку забыла. Отнеси ей, - громко, со властью сказал отец Кирилл. Людмила схватила сумочку и понесла женщине. - Да разве ты ее так догонишь. Беги, - приказывает батюшка. Мон. Людмила как побежит и догнала женщину. Возвращается, а батюшка улыбается. «У меня после операции разболелась правая нога, я не могла ходить. Вечером экономка отца Кирилла м. Амвросия приносит от него деньги и записочку: «Соломония, сходи в магазин и купи сахар и консервы». А я думаю: «Что ж мне такое батюшка написал, мне же не пройти». Сказать матушке, что не пойду, не смела. До святых ворот дошла потихоньку, хотя мне трудно было даже разогнуться. Когда я шагнула за святые ворота, у меня боли в ноге не стало, я не ощутила ее, и я сходила в магазин. Никто об этом не узнал, знала только моя душа, что это произошло по молитвам отца Кирилла». «Однажды после службы отец Кирилл дал мне просфор, - вспоминает его сотаинник, долголетний послушник из мира И.А.Калиниченко. - В конце недели он присылает письмо: «Иван Андреевич, Вы небрежно храните просфоры». Я сразу кинулся на кухню, где лежали просфоры. Там было сыро, и просфоры стали плесневеть». «Когда в семействе нашем случится скандал, он всегда придет на несколько минут», - вспоминает тот же послушник. Однажды, находясь в Троице-Сергиевой лавре, отец Кирилл навестил схимонахинь Александру и Маргариту, часто приезжавших в Пустыньку, у которых остановилась мать иеромонаха Виссариона, хорошо знакомого батюшке. Мать, в постриге монахиня Валерия, скорбела, что живет возле Лавры без прописки, просила помолиться отца Кирилла. Батюшка сказал ей: «Тебя скоро пропишет преподобный Сергий». Через три месяца она, болевшая астмой, скончалась у кого-то в доме рядом с обителью. Отец Кирилл не благословлял пустынниц мать и дочь, Варвару и Веронику Васипенко, приехавших в Пустыньку из Иерусалима, из Горненской обители, возвращаться туда. «Вас там убьют», - открыто сказал им старец. Они не послушались и уехали в 1965 году. Батюшка скорбел. Через много лет его предсказания сбылись. Об этой трагедии, случившейся в Горненской обители, узнал весь мир. Монахине Евгении отец Кирилл незадолго до ее кончины сказал: «Вместе домой пойдем». Она умерла 19 июня, а он - 28. «Когда мы подъехали к домику настоятеля, - вспоминает протоиерей Борис Старк, - нам сказали, что батюшка отдыхает и его нельзя тревожить. Но в эту минуту дверь отворилась, и появился сам батюшка с открытыми объятиями: «Ну! Наконец отец Борис приехал, а я давно вас жду». Я был поражен этими словами, так как батюшка не был предупрежден о нашем приезде, и вообще я думал, что он не знал о нашем существовании. Потом была беседа, как со старым знакомым, поразившая меня своей простотой и, в то же время, прозорливостью. Казалось, что он знает все обстоятельства моей жизни. Уже потом, после его смерти, я сообразил, что он мне многое сказал о моем будущем. Я припомнил все его слова, сказанные как будто случайно». «Как-то я с матушкой игуменией Магдалиной (Крысько) приехала в Пустыньку и в этот же день потеряла зарплату (сто сорок рублей). Я ничем не выдала себя, посмотрела больных. Отец Кирилл был простужен, я ему поставила банки, назначила лечение, уложила в постель, попрощалась и ушла. Когда мы сели в машину, и я еще не успела включить мотор, вдруг увидела, что келейница отца Кирилла м. Амвросия бежит к машине и передает мне конверт с деньгами, в нем была именно та сумма, которая пропала! «Батюшка передает вам деньги, чтобы вы не скорбели». Я была поражена и не знала, что делать, пыталась вернуть конверт, но матушка игумения меня убедила, что я должна взять его, и рассказала, что у нее был подобный случай. Она потеряла деньги, завернутые в белый платочек, а батюшка, не зная о пропаже, передал ей деньги также в белом платочке» (Н.А.Масько). «В Пустыньке я жила у мон. Феодоры, она сломала бедро, и я за ней ухаживала, возила на тележке в храм. У нее рубашки не было, у меня тоже. Думаю: пойду куплю ситчику и сошью. К вечеру отец Кирилл приносит м. Амвросии коленкор. А она меня и просит сшить рубашки. Мои мысли уже у отца Кирилла» (С.Н.Шелгунова). Посадил батюшка обедать с собою Афанасия, с которым служил вместе в Ордынском монастыре. Налили суп. Афанасий подумал: «Хорош суп с рыбкой, когда б сметанкой побелить, был бы еще вкусней». Батюшка уходит и приносит литровую банку сметаны и говорит: «Ну, мы и побелим». Афанасий не мог сидеть за столом от стыда: «Батюшка, прости меня, что я так подумал». Женщина из Риги везла много вещей для пустынных сестер. Ехала последним автобусом, перепутала остановку, нужно было идти километра четыре. Она сильно боялась. Вдруг она услышала скрип саней. Монахиня поворачивает лошадь и спрашивает: «Вы едете к отцу Кириллу?». «Да». «Садитесь. Он послал за Вами, уже ждет Вас». Когда они приехали, отец Кирилл встретил их и сказал: «Я тебя давно жду». Дар прозорливости отец Кирилл по своему глубокому смирению умел тщательно скрывать, чтобы оберечь души верных от древней болезни чудомании. Был день, когда отец Кирилл сделал грабли и, отдавая их сестре, сказал: «Береги, последние грабельки сделал». Пришло время оставить земную жизнь, которая была у батюшки страдальческой: болезни, скитания, поношения, что является для особо избранных Богом душ свидетельством дарования им вечного блаженства. Он страдал до последнего своего вздоха. Всегда больной, отец Кирилл незадолго до смерти заболел мучительно. По настоянию родственников его положили в Елгавскую больницу по поводу приступа стенокардии, а затем в домашних условиях у него произошло ущемление грыжи. Владыка Леонид (Поляков) вместе с помогавшим ему врачом из Риги, в Пустыньке, в игуменской, сделал отцу Кириллу операцию. Старец был очень терпелив, отказался от уколов и лекарств. Шов не зашили, а заклеили ввиду безнадежного состояния больного. Он напоминал умирающему о голгофской ране Спасителя, о Его страданиях, которые старец всегда глубоко переживал и к которым приобщился страданиями всей своей жизни и этих последних минут. Находившийся в Пустыньке народ сострадал батюшке и молился за него, кто в храмах Преображенском и прп. Иоанна Лествичника, где были священниками открыты Царские врата, кто во дворе Пустыньки. Вскоре после операции Владыка Леонид вместе с московским священником о. Николаем, служившим в эти дни в Пустыньке, соборовал старца, разрешив его от уз и трудов земных. 26 июня архиепископ Леонид совершил постриг отца Кирилла в схиму, назвав его мирским именем Косма. Батюшку причащали каждый день. Наступила любимая им пятница. В храме начали служить Евхаристию, на которой помянули болящего на одре лежащего схиархимандрита Косму, что было необычно для всех привыкших к прежнему имени старца. Перед причащением весь алтарь осиял свет, его увидел священник и близко стоящие к алтарю поющие монахини. Отец Николай открыл Царские врата и сказал всем: «Пойду причащать отца Косму». Но тут же возвратился в алтарь, поставил Чашу на престол и попросил алтарницу мон. Нектарию сходить узнать, как там батюшка. Она приходит и говорит, что батюшка уже скончался. Свет возвестил его кончину. Небо причастило его. На погребении старца, совершенном в понедельник, тот же свет сиял от его гроба и Креста, которые бережно несли любящие его чада к могиле. Сохранившаяся фотография дивно показывает это. 
Отпевание воспринималось как великий праздник, солнце играло, как на Пасху. «Когда гроб с прахом праведника был поднят, - вспоминает о. Александр Куликов, - то многие ощутили, что подняли нечто духовно великое... трудно выразить словами». В своем слове перед погребением архиепископ Леонид призвал верующих подражать любви, кротости и послушанию старца, которые он стяжал с юношеских лет, полнее воспринимать его духовное наследие. «Его многие не понимали, так как больше стремились стяжать внешний почет, а он, отягощенный годами и болезнями, совершал Божественные Литургии, молился «о всех и за вся». Патриарх Алексий I в телеграмме писал: «Мир и покой душе в Бозе почившего схиархимандрита Космы в обителях Отца Небесного, о чем вместо скорби да будут наши усердные молитвы вместе с насельницами Преображенской Пустыни, где много лет служил и подвизался почивший старец». А далекие от церковной жизни рабочие говорили собравшимся: «Этот батюшка у вас святой». На отпевание батюшки приехало много таксистов. После погребения они с каким-то особым воодушевлением развозили собравшихся по домам. Когда люди хотели расплачиваться за проезд, они наотрез отказывались, говоря: «Сегодня мы работаем безплатно, батюшка давно уже все заплатил». От Елгавского таксопарка был венок на могилу старца. Так «они засвидетельствовали перед Церковью о твоей любви», отче (З Ин.1,6). «Праведник он непременно будет жив» (Иез. 18, 9). Любовь отца Космы продолжает изливаться и будет изливаться на всех, ибо она жива. Он продолжает свое служение ближнему. Вскоре после кончины отца Космы его сотаинник, послушник Иван Андреевич Калиниченко из Елгавы, попал в автокатастрофу и лежал в реанимационном отделении. Ему становилось все хуже и хуже. «Вдруг ночью входит в палату отец Косма, - рассказывает Иван Андреевич, - в черной рясе с крестом и четками. - Батюшка, Вы же умерли? Как же так? Он дает мне знак молчать. Идет ко мне. Касается рукой ноги, которая была на вытяжке. Какого места коснется, там боли прекращаются совсем. Приятно. Коснулся левой ноги и отошел от меня. Я хотел с большой радостью вступить в разговор, но он опять дал мне знак молчать и даже сказал: «Молчи!». Наклонил голову и пошел обратно к двери. Я в большой радости. Думаю: «Как же так, он умер, а пришел живым». Мои боли совсем прекратились. На утреннем обходе врач был удивлен: «У вас все обойдется без ножа, - сказал он мне. - А вначале я хотел делать вам операцию». Это один из множества имеющихся примеров продолжающегося служения старца всем нам. Как-то я спросил митрополита Леонида, понимавшего и ценившего отца Косму, вошел ли, по его мнению, отец Косма в меру святых отцов. Владыка тихо и твердо сказал: «Батюшка святой, святой, святой!». Источники: Санкт-Петербургские Епархиальные Ведомости. Выпуск 26-27, 2002., С.90-106. http://www.mitropolia-spb.ru/eparhialnie-smi/eparchialnie_vedomosti/26-27/txt/podvizhniki.php |