Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.
(Ин 15:13)
АЛЬБОМЫ АННЫ
АЛЕКСАНДРОВНЫ ТАНЕЕВОЙ
ПОМОГИТЕ ВОССТАНОВИТЬ СВЯТЫЕ ЦАРСКИЕ МЕСТА!
КОНТАКТЫ
НАШИ ДРУЗЬЯ - MEIDÄN YSTÄVÄT
|
|
«Сколько лет я жил около Царя, и ни разу не видел его в гневе. Всегда он был очень ровный и спокойный. /.../ Его платья были часто чинены. Не любил он мотовства и роскоши. Его штатские костюмы велись у него с жениховских времен». (Из воспоминаний царского камердинера А.А. Волкова). «В высказываниях Государя о своих врагах никогда нельзя было уловить ни малейшего оттенка раздражения. На выраженное по этому поводу удивление Государь сказал: «Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе умолкнуть. Раздражительностью ничего не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало 6ы обиднее, чем от кого-нибудь другого». (Из книги «Государь Император Николай II и его семья», 1993 г., М.). «Николая II упрекали за слабоволие, но люди были далеки от истины. Ее Величе¬ство, которая была в курсе всего, что говорится о Государе и о ней самой, очень пере¬живала из-за ложных наветов на Императора. «Его обвиняют в слабоволии, - сказала она как-то с горечью. - Как же плохо люди знают своего Царя! Он сильный, а не слабый. Уверяю Вас, Лили, громадного напряжения воли стоит ему подавлять в себе вспышки гнева, присущие всем Романовым. Он преодолел непреодолимое: научился владеть собой - и за этого его называют слабовольным. Люди забывают, что самый великий победитель - это тот, кто побеждает самое себя». Ее Величество заметила, что их с Государем обвиняют в том, что они не желают окружать себя настоящими помощниками. «Поразительное дело, Лили, - сказала она. - Мы вот двадцать лет мы пытаемся найти настоящих помощников, и все напрасно. Да и существуют ли они - эти настоящие помощники?». Ее Величество возмущала злобная клевета, направленная против Государя. «Удивительно, что его не обвиняют в излишней доброте. Во всяком случае, это было бы правдой! - воскликнула однажды Императрица». Клевета в свой собственный адрес Государыню трогала меньше, хотя тоже немало досаждала. «Почему людям непременно необходимо перемывать мне кости? - вырывалось как-то у нее. - Почему они не оставят меня в покое?». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная царица»). «Сколько писалось и говорилось о характере Их Величеств, но правды еще никто не сказал. Государь и Государыня были, во-первых, люди, а людям свойственны ошибки, и в характере каждого человека есть хорошие и дурные стороны. У Государыни был вспыльчивый характер, но гнев ее также быстро и проходил. Ненавидя ложь, она не выносила, когда даже горничная ей что-нибудь наврет; тогда она накричит, а потом высказывает сожаление: «Опять не могла удержаться!». Государя рассердить было труднее, но когда он сердился, то, как бы переставал замечать человека и гнев его проходил гораздо медленнее. От природы он был добрейший человек. «L'Empereur est essentiellement bоп (Император в основе, по своему существу добр - сост.)», - говорил мой отец. В нем не было ни честолюбия, ни тщеславия, а проявлялась огромная нравственная выдержка, которая могла казаться людям, не знающим его, равнодушием. С другой стороны, он был настолько скрытен, что многие считали его неискренним. Государь обладал тонким умом, не без хитрости, но в то же время он доверял всем. Не удивительно, что к нему подходили люди, малодостойные его доверия». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»). «Как-то ...Николай II попросил одного молодого офицера что-то передать Великой Княжне Татьяне Николаевне. Офицер взял под козырек и отказался исполнить просьбу Царя: «Виноват, Ваше Величество, но я не могу этого сделать!» - «Почему?» - «Мы поссорились с Великой Княжной и уже три дня не разговариваем». Интересно было бы знать, как поступил 6ы в таком случае Император Николай I? А Император Николай II просто взял молодого офицера под руку и сказал: «Пойдемте, я вас помирю...». (Из воспоминаний Г. А. Нечаева «На яхте «Штандарт»). «Во время одной прогулки по берегу Днепра, при посещении Императорской Ставки Верховного Главнокомандующего, Цесаревич, будучи в шаловливом настроении, вытащил у меня зонтик и бросил его в реку. Великая Княжна Ольга и я старались зацепить его палками и ветками... Неожиданно появился Государь. «Что это за представление?» - спросил он, удивленный нашими упражнениями около воды. «Алексей бросил ее зонтик в реку, и это такой стыд, так как это ее самый лучший», - ответила Великая Княжна, стараясь безнадежно зацепить ручку большой корявой веткой. Улыбка исчезла с лица Государя. Он повернулся к своему сыну: «Так в отношении дамы не поступают, - сказал он сухо. - Мне стыдно за тебя, Алексей. Я прошу извинения за него, - добавил он, обращаясь ко мне, - и я попробую исправить дело и спасти этот злополучный зонтик». К моему величайшему смущению, Император вошел в воду. Когда он дошел до зонтика; вода была выше колен... Он передал его мне с улыбкой. «Мне все же не пришлось плыть за ним! Теперь я сяду, и буду сушиться на солнце». Бедный маленький Царевич, красный от отцовского резкого замечания, расстроенный подошел ко мне. Он извинился, как взрослый. Вероятно, Государь позже поговорил с ним, так как после этого случая он перенял манеру отца, подчас забавляя нас неожиданными старомодными знаками внимания по отношению к женщинам. Это было очаровательно». (Из воспоминаний баронессы С.К. Бухсгевден «Император Николай II, каким я его знала»). «Никогда никто из окружающих не слышал от Их Величеств или от Их Высочеств слово «приказываю». Ее Величество ...всегда удивительно ласково заговаривала с нами и, когда я целовала ей руку, целовала меня в висок. Один раз пришел Государь, и от одного взгляда его чудных синих глаз я чуть не расплакалась и ничего не могла ответить на его вопросы о нашем путешествии. Неудивительно, что я, девочка, смутилась, но я знаю светских дам и мужчин, не один раз видевших Государя и говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были на коленях целовать у него руки и ноги». (Из воспоминаний Т.Мельник (Боткиной). «Внешне Его Величество был поразительно похож на короля Георга V. Но у него были незабываемые глаза. Глаза его двоюродного брата, хотя и красивые, лишены того неповторимого выражения, которое было свойственно Государю Императору. В них сливались воедино грусть, доброта, смирение и трагизм. Казалось, что Николай II предвидел и свое трагическое земное будущее, и грядущее Царствие Небесное. Он был Избранником Божиим. /.../ Его Величество обладал умением расположить к себе. Когда вы находились в его обществе, вы забывали; что перед вами Государь Император. Всякая напыщенность в нем отсутствовала». (Из воспоминаний Юлии Ден «Подлинная царица»). «Во время одной из своих прогулок во Франкфурте, уже незадолго до отъезда в Дармштадт, Государь и Императрица зашли в русское посольство и, не называя себя, сказали не узнавшему их лакею, что они желали бы видеть посланника. Посланник, камергер Озеров, чувствовавший себя в этот день не совсем здоровым, раньше, чем принять посетителей, попросил секретаря посольства, камер-юнкера Дубенского, пойти и узнать, кто именно и зачем желает его видеть. Можно себе представить, какой поднялся переполох, когда Дубенский, не веря своим глазам, увидел сидящих в передней Государя и Императрицу. Побыв у Озеровых около получаса и очаровав их своею любезностью, Их Величества пешком же вернулись во дворец, очень довольные своим визитом. Надо сказать, что Его Величество совсем не имел привычки носить штатское платье, а в особенности шляпы, и главным образом цилиндр, который при этом был у него далеко не лучшего качества и формы. Войдя как-то в вагон, Государь, будучи в очень хорошем настроении духа, обратился ко мне с каким-то вопросом по поводу своего костюма, а затем вдруг сказал: «Вы, впрочем, с презрением смотрите на то, как мы, военные, носим штатское платье, и подсмеиваетесь над нашим неумением». Я, конечно, постарался уверить Его Величество в противном. «Но, – добавил я, – цилиндр Вашего Величества, действительно, приводит меня в некоторое недоумение и смущение. Мне кажется, что Ваше Величество могли бы иметь более лучший, и носить его несколько иначе, чтобы скрыть Вашу непривычку к этому головному убору». Мое замечание, смелости которого я сам испугался, по-видимому, задело Государя за живое. Он быстро снял свою шляпу и начал ее рассматривать. «Не понимаю, – сказал он, – что Вы находите нехорошего в моем цилиндре; прекрасная шляпа, которую я купил перед самым отъездом у Brunot и очень ею доволен. Ваше замечание не больше, как простая придирка штатского к военному». (Из книги В. И. Мамонтова «На Государевой службе»). «Ольга Николаевна ...много читала вне уроков. Когда она стала старше, всякий раз, как я давал ей книгу, под предлогом трудности текста или незначительности интереса, который он представлял, я отмечал на полях места или главы, которые она должна была пропускать, с тем, чтобы потом вкратце передать ей их содержание. Я делал так из предосторожности... Ольга Николаевна читала «Les Misårables» Виктора Гюго и дошла до описания битвы под Ватерлоо. В начале урока она передала мне, как всегда, список слов, которые она не поняла. Каков же был мой ужас, когда я увидел выписанным слово, создавшее славу героя, командовавшего гвардией! Я был уверен, что соблюл все предосторожности... Я попросил книгу, чтобы проверить свои отметки, и убедился в своей непростительной забывчивости. Чтобы избежать щекотливого объяснения, я вычеркнул злосчастное слово и вернул ей листок. Ольга Николаевна воскликнула: «Каково! Вы вычеркнули слово, смысл которого я вчера спрашивала у пап'а!». Если бы молния упала у моих ног, она не произвела бы во мне большего потрясения: «Как, вы...» - «Ну да, и он сначала меня спросил, откуда я знаю это слово, а потом сказал, что это очень сильное выражение, которое повторять не надо, но что в устах генерала, его сказавшего, оно было в ту минуту самым прекрасным словом французского языка». Несколько часов спустя я встретил Государя на прогулке в парке; он отозвал меня в сторону и сказал мне самым серьезным голосом: «Вы, однако, обучаете моих дочерей странному подбору слов!». Я запутался в смущенных объяснениях, но Государь расхохотался и перебил меня: «Бросьте, не смущайтесь, я отлично понял все, что произошло, и сказал моей дочери, что это страница славы французской армии». (Пьер Жильяр, «Из воспоминаний об Императоре Николае II и его семье»). «В марте 1915 года Государь посетил судостроительные заводы в г. Николаеве, на которых в то время строились черноморские дредноуты. Государь пожелал осмотреть место, где раскаленные добела шпангоуты выгибаются в ту форму, которую они должны иметь, когда становятся «ребрами» корабля. Здесь, как всегда, был сплошной кошмар: лязг, стук, искры раскаленной стали, сыпящейся кругом... Государь долго следил за искусной работой мастеров. Наконец, сказав что-то одному из лиц свиты и подойдя к одному из мастеров, собственноручно дал ему золотые часы. Мастер, не ожидавший такой царской милости, совершенно опешил - на его глазах выступили слезы, и он нервно бормотал: «Ваше Превосходительство... Ваше Превосходительство...». Государь, глубоко тронутый волнением старого рабочего, смутился тоже и, подойдя к нему, отечески похлопал по плечу, по грязной рабочей блузе, и сердечным образом произнес: «Ну что вы, что вы ... Я только полковник!». (Из статьи В.М. Федоровского «Император Николай II и его флот»). «Я стою в церкви впервые после перенесенной тяжелой болезни. В церкви становится все жарче; кадильный дым вьется клубами под низкими сводами. Крупные капли пота выступают на бледном лбу Государя. Он подзывает к себе адъютанта и тихо просит открыть боковую дверь. Снова видна снежная дорога, на которую падают быстро кружащиеся снежинки. Морозный воздух охватывает меня, пронизывает насквозь ослабевшее после болезни тело. Моя мать, напуганная моей болезнью, с тревогой накидывает на меня шубку и озабоченно спрашивает: не холодно ли мне? Государь оборачивается на мой кашель и замечает, как моя мать меня укутывает. Его глаза с лаской и участием останавливаются на мне, затем он снова подзывает адъютанта, и я слышу тихо, но четко сказанные им слова: «Закройте дверь, этой девочке холодно». Его приказание исполняется, Мы стоим несколько минут растроганные и взволнованные и затем уходим из церкви, чтобы дать возможность Государю снова открыть дверь, дышать морозными притоками свежего воздуха и горячо молиться до конца долгой службы». (Из воспоминаний С.Я. Офросимовой «Царская Семья»). «Его день был распределен по минутам: неизбежный круг - установленный сразу по восшествии на престол. Свет в его туалетной зажигался всегда ранее восьми часов утра. /.../ После прогулки он заходил к Императрице и немного ранее десяти часов начинался его деловой день. Первый разговор был с гофмаршалом, с которым он просматривал лист своих обязательств на текущий день. Ровно в десять часов начинались аудиенции министров. Каждого из них Государь принимал отдельно. Министры приносили с собой пачки бумаг, которые Государь оставлял у себя для внимательного чтения. На каждом документе он ставил свои заметки карандашом и зачастую просиживал до поздней ночи, чтобы ознакомиться со всеми бумагами. Николай II не имел личного секретаря и делал всю работу сам, даже накладывал государственные печати на конверты перед тем, как их передавать для отправки. Ни одна бумага не оставалась на его столе - он всегда прочитывал и возвращал все без задержки. ...Следует напомнить, что к этой ежедневной программе часто прибавлялись смотры, публичные обязательства и различные официальные приемы - они отнимали часы, предназначенные для работы, - и приходилось находить другое время для того, чтобы не запустить текущие дела. /.../ Я вспоминаю, как однажды, возвращаясь из Царского Села в Санкт-Петербург, куда Император сопровождал своих дочерей, - я посмотрела на часы и заметила, что мы будем во Дворце очень поздно, после часу ночи, и что мне уже очень хочется в постель. «Вы счастливая женщина, - сказал Государь, - у меня же масса работы, которую я еще должен сделать. Должен просмотреть министерские донесения, а уже в девять часов я должен принять Х., так что вставать мне придется в семь часов утра!». (Из воспоминаний баронессы С.К. Бухсгевден «Император Николай II, каким я его знала»). «Государь был очень аккуратен и педантичен. Каждая вещица на его письменном столе имела свое место, и не дай Бог что-нибудь сдвинуть. «Чтобы в темноте можно было бы найти», - говорил Государь. На письменном столе стоял календарь: на нем он помечал лиц, которым был назначен прием. Около уборной находилось помещение его камердинера и гардероб. В бильярдной, на маленькой галерее, сохранялись альбомы фотографий всего царствования. Их Величества лично клеили свои альбомы, употребляя особый белый клей, выписанный из Англии. Государь любил, чтобы в альбоме не было бы ни одного пятнышка клея, и, помогая ему, надо было быть очень осторожным». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»). «Государь обладал удивительным здоровьем, огромной физической выносливостью, закаленностью и силой. Он любил много и быстро ходить. Государь не боялся простуды и никогда не кутался в теплую одежду. Я несколько раз видел его зимою при большой стуже прогуливавшимся в одной рубашке, спокойно выстаивавшим с открытой головой молебствие на морозе и т. п. Когда в 1916 г. ему предложили отменить крещенский парад ввиду большого мороза и дальнего (не менее версты) расположения штабной церкви от приготовленного на р. Днепре места для освящения воды, он категорически запротестовал и, несмотря на мороз, с открытой головой, в обыкновенной шинели сопровождал церковную процессию от храма до реки и обратно. Летом иногда прогулки совершались по Днепру в лодках. Тогда адмирал Нилов вступал в исполнение своих обязанностей, садясь у руля лодки с Государем, а последний бессменно сам работал веслами. Лица Свиты сидели в другой лодке, где гребли матросы. И хотя лодка Государя шла посередине реки, и он один в ней работал веслами, а свитская лодка больше держалась берега, первая - никогда не отставала. И так пробирались верст семь вверх по Днепру». (Из «Воспоминаний последнего протопресвитера русской армии и флота» о. Георгия Шавельского.) «Он любил Россию. Россия для него была почти тем же, чем была христианская вера. Как не мог он отречься от христианской веры, так не мог оторваться от России». (М.К. Дитерихс, «Убийство Царской Семьи...»). «Быть и сознавать себя русскими, было не только их гордостью и радостью, но той необходимостью, без которой, по их искренним выражениям, терялась бы вся прелесть их существования. Они не понимали для себя возможности жить вне России. /.../ Вспоминаю один разговор во время обмена мнениями после прочитанных Его Величеством «Собственноручных записок Императрицы Екатерины II», где она, говоря о перенесенном во время лечения кровопускании, выражала шутливо радость, что «хотя она и обескровлена, но зато у нее не осталось больше ни одной капли немецкой крови, и она стала совсем русской». На Государя этот эпизод произвел большое впечатление. «Какая изумительная женщина она была, - говорил Государь, - даже судя по этим шутливым словам. Я так понимаю это ее стремление при всяких обстоятельствах не только быть, но и сознавать себя русской». (Из воспоминаний флигель-адъютанта Мордвинова). «Русский язык так богат, что позволяет во всех случаях заменять иностранные выражения. Ни одно слово неславянского происхождения не должно уродовать нашего языка». (Государь Николай II). «Одно из самых светлых воспоминаний - это уютные вечера, когда Государь бывал менее занят и приходил читать вслух Толстого, Тургенева, Чехова и так далее. Любимым его автором был Гоголь. Государь читал необычайно хорошо, внятно, не торопясь, и это очень любил». (Из воспоминаний А.А. Вырубовой «Страницы из моей жизни»). «Император Николай II -это признают и его враги - обладал совершенно исключительным личным обаянием. Он не любил торжеств, громких речей; этикет был ему в тягость. Ему было не по душе все показное, всякая широковещательная реклама (это также могло почитаться некоторым недостатком в наш век!). В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз он, зато умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием. «Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий Император Николай II», - писал граф Витте уже в ту пору, когда он, по существу, являлся личным врагом Государя». (Из книги С.С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая II»). «Сколько бы раз я не видела Государя, а во время путешествий и в Ливадии я видела его целыми днями, я никогда за двенадцать лет не могла настолько привыкнуть, чтобы не замечать его присутствие. В нем было что-то такое, что заставляло никогда не забывать, что он Царь, несмотря на его скромность и ласковое обращение. К сожалению, он не пользовался своей обаятельностью. Люди, предубежденные против него, и те при первом взгляде Государя чувствовали присутствие Царя и бывали сразу им очарованы. Помню прием в Ливадии земских деятелей Таврической губернии: как двое из них до прихода Государя подчеркивали свое неуважение к моменту, хихикали, перешептывались, - и как они вытянулись, когда подошел к ним Государь, а уходя - расплакались. Говорили, что и рука злодеев не подымалась против него, когда они становились лицом к лицу перед Государем». (Из Воспоминаний А.А. Выру6овой «Страницы из моей жизни»). «Я помню, как мой отец рассказывал о жизни в Могилеве во время войны, когда в отсутствии Ее Величества Государь, сам разливая вечерний чай, спрашивал, указывая на сахар: «Можно пальцами?» А для моего отца это было действительно счастьем - получить кусочек сахара, тронутый Его Величеством». (Из воспоминаний Т.Мельник (Боткиной). «В 1911 г. в Киеве Государь, собираясь поклониться святым, почивающим в Лавре, приказал не стеснять толпу. Когда он, выйдя из автомобиля, направлялся к вратам древнейшей русской обители, небольшой наряд полиции с трудом сдерживал народ, стремившийся приблизиться к Царю. Пристав Тюрин, находившийся в наряде, рассказывал мне, что один диакон не слушал его уговоров. «Мне пришлось, - говорит Тюрин, - обмотать рукой его длинные волосы, но и это не повлияло на него, он рвался вперед. Только когда Государь скрылся из его вида, он пришел в себя». (Н.Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»). «В 11 часов утра к вокзалу бесшумно и плавно подошел императорский поезд. Государь принял рапорт губернатора и депутацию от города Киева, поднесшую ему хлеб-соль... Я видел обращенные к Государю взоры тысяч бежавших в моем кругозоре людей, слышал вырывавшиеся из их грудей радостные крики и звуки гимна, мне казалось, что я уношусь куда-то ввысь, то холод пронизывал меня при мысли, что никакие меры охраны уже не помогут и все мы во власти народной стихии. Я незаметно крестился и сам себя успокаивал, повторяя навеянные мне происходящим слова: «Велик Царь земли Русской!..». (Из воспоминаний киевского губернатора А.Ф. Гирса «На службе Императорской России»). «В.И. Мамантов, главноуправляющий Канцелярией по принятию прошений, на Высочайшее имя приносимых, ...состоя тогда в Военно-Походной канцелярии, сопровождал Царскую Чету во время их поездки в 1896 г. во Францию. Он описывает восторг, проявленный тогда вообще французами. При Государе состояли ординарцами французские офицеры. После парада в Шалони ... Царь подошел к своим ординарцам французам, стоявшим отдельно перед самым входом в вагон. «И тут-то я был свидетелем поразившей меня сцены: все семнадцать офицеров, как один, поцеловали Государю руку, как ни пытался он ее отдергивать, смущенно стараясь не допускать их до этого». (Н.Д. Тальберг, «Светлой памяти возлюбленного Государя»). «Костромские торжества по случаю 300-летнего юбилея дома Романовых в 1913 году. ...Когда Их Величества отбыли на императорскую яхту, то... лишь только народ увидел Государя, раздалось могучее, непрерывное «ура!», шапки полетели вверх, женщины махали платками, многие плакали. Государь снял фуражку и низко поклонился народу, глаза у него были влажны. Рядом с ним стояла Императрица Александра Федоровна, две слезы медленно катились по ее белому, как мрамор, лицу... Тронулась императорская яхта... Толпа народа следовала вдоль берега, многие вошли в воду и по грудь в воде стремились приблизиться к царскому пароходу, продолжая свое неистовое «ура!» и бросая вверх шапки, пропадавшие затем в волнах... Присутствовавший на торжествах инкогнито Герцог Мекленбургский, брат Великой Княгини Марии Павловны, не мог удержать слезы умиления, созерцая эту не виданную нигде в Европе картину народных оваций своему Монарху. Все иностранцы, видевшие костромские торжества, были тоже поражены таким единодушным выражением народных чувств к Царю...». (Из воспоминаний Назанского). «6 января 1911 года мне удалось попасть в Мариинский театр на «Бориса Годунова» с Шаляпиным. Спектакль этот оказался совершенно исключительным. В первый раз после революционных лет Царь посетил театр. После 3-го действия, где на сцене изображена боярская дума, занавес опустился, вдруг неожиданно, минуты через две, взвился. Обращенная к Императорской ложе толпа бояр, на коленях, имея во главе Шаляпина, запела «Боже, Царя храни!» под аккомпанемент могучего, идеального оркестра Мариинского театра. Красиво это было до жути, мурашки буквально забегали у меня по спине. Гимн был повторен три раза, подхвачен публикой. Такого исполнения гимна я никогда более в моей жизни не слышал». (Из воспоминаний сенатора П. П. Стремоухова). «Я ехал под вечер на извозчике по Невскому. ...Мы с ним разговорились, конечно, о войне... Почти сразу он мое воинственное настроение огорошил неожиданной ...фразой: «Все это кажется хорошо, как народ сегодня ведет себя и шапками врага закидать собирается. А все равно - из этой войны ничего путного не выйдет... В нынешнее царствование воевать нам совсем не полагается. При нынешнем Государе никакое дело не выходит, и выйти не может: несчастливый он Царь, и царствование его несчастливое. /.../ Да и то сказать следует - нынче такой народ пошел, что такого ли им Царя надобно... Их ух как в железной рукавице зажать следовало бы, чтобы только пищать могли, да просить помилования. А тут у нас все добром, да лаской, да любовью управлять хотят…. А нешто этот народ можно любовью понять! …Царя я очень почитаю и жалею…. Ведь душа у него – чисто херувимская. Настоящая христианская, чистая и светлая, что хрусталь. А только – не по нонешнему времени и не по нашему народу такая душа субтильная…». «Откуда ты все это придумал?», - спросил я его. «Книжки священные мало читаются у нас, барин: а в них все написано и всему толкование дано. Вот почитайте-ка их сами и многое постигнете. А кое до чего и сам додумался…». (Из книги Ф.Винберга «Крестный путь»). Православный календарь 2010. Царственные страстотерпцы. © Copyright: tsaarinikolai.com |