ИСТОРИЯ
РУССКО-ФИНСКИХ
ОТНОШЕНИЙ И.
ПЫХАЛОВ Русские
возвращаются Финляндия
взята нами
после
честного
многовекового
и упорного
боя и
введена в
состав
Российской
Империи.
Много крови
стоила нам
Финляндия,
много
трудов
затратили
русские,
создавая
оплот для
северной столицы. Бородкин М.М.
Краткая
история
Финляндии.
СПб, 1911. С.37.
В 1700
году Пётр I
начал войну
за выход
России к
Балтийскому
морю. После одержанной
27 июня (8 июля) 1709
года победы
в Полтавском
сражении в
боевых
действиях
наступил
перелом. 13(24)
июня 1710 года
русские
войска взяли
Выборг[1]. В мае
1713 года после
недельного
обстрела русской
артиллерией
шведы
оставили
Гельсингфорс.
В конце
августа
того же года
русские
овладели
Або[2]
(ныне Турку) —
важнейшим
из
тогдашних
финляндских
городов. С 1714 по
1721 год вся
территория
Финляндии
находилась
под русским владычеством
и
управлялась
нашими
властями[3].
Тем не менее,
согласно подписанному
30 августа (10
сентября) 1721
года Ништадтскому
мирному
договору
Россия
получила
лишь
Прибалтику,
Ижорскую
землю и
часть Карелии,
в то время
как
Финляндия
возвращалась
Швеции[4].
Вскоре
после этого 22
февраля (4
марта) 1724 года
в
Стокгольме
был заключён
русско-шведский
союзный
договор[5]. Неуместное
благородство Заключённый
Петром I союз
продержался
лишь до
середины 1730-х
годов, а в 1741
году между
Россией и
Швецией
вновь
вспыхнула
война.
Начиная войну
с Россией,
шведские
правящие
круги надеялись
вернуть
утраченное.
Однако их
ожидало
жестокое
разочарование. 24
августа (4
сентября) 1742
года
шведская
армия, блокированная
в
Гельсингфорсе
русскими войсками
под
командованием
фельдмаршала
Ласси,
вынуждена
была
капитулировать.
Нашими
трофеями стали
30 знамён, 90
орудий, 300 бомб,
650 пудов
пороха, много
снарядов и
другого
имущества.
Согласно
условиям
капитуляции,
сдав
артиллерию
и припасы,
шведские
войска,
сохраняя
оружие, вернулись
в Швецию —
пехота на судах,
кавалерия
сухопутным
путём. Что же
касается
финских
полков, то им
был
предоставлен
выбор: или
вместе с
остальной
частью армии
отправиться
в Швецию, или,
сдав оружие
русским,
разойтись
по своим Оказалось,
что ехать в
Швецию
никто не
желает. Как
сказано об
этом в
записках
пастора Тибурциуса,
участвовавшего
в войне в
качестве
капеллана
шведской
лейб-гвардии:
«Сегодня, 25
августа,
стоял у
Абоского
пехотного
полка, и
слышал, как
майор Фок
спрашивал у
солдат,
желают ли
они
сопровождать
его в Швецию
или
вернуться
домой к
своим рутам;
все они
ответили,
что желают
отправиться
домой. Такой
же ответ
получен был
от всех
финских полков».
В
результате,
присягнув
русской
императрице
Елизавете
Петровне,
личный
состав финских
полков (7019
человек, из
них 94 офицера)
был отпущен
по домам[7]. Следует
сказать, что
финские
части и до
этого
отнюдь не
демонстрировали
чудеса воинской
доблести.
При встрече
с
неприятелем
они первыми
ударялись в
бегство, как
это произошло,
например, 23
августа (3
сентября) 1741
года в
сражении
возле
крепости
Вильманстранде[8]. Массовый
характер
приобрело
дезертирство.
Особенно
отличился в
этом
отношении
полк
карельских
драгун, где в
строю
осталось всего
73 человека[9].
Впрочем, по
мере
приближения
отступающей
шведской
армии к их
родным
местам,
личный
состав
других
финских
полков с
лихвой
навёрстывал
упущенное,
бросая оружие
и
разбегаясь
по своим
домам. Так, в один
день из
Нюландского
полка
дезертировал
31 человек[10]. Остававшиеся
в строю
финские
солдаты отличались
крайне
низкой
дисциплиной.
Как пишет по
этому
поводу
М.М.Бородкин: «Иногда
они
сказывались
больными, но
болезнь их
была
особого
рода: в
полной
амуниции они
шли к лодкам
и
отправлялись
в Гельсингфорс,
или же, купив
вина во
флоте,
напивались допьяна
и начинали
рубить друг
друга»[11]. Не
отличаясь
отвагой на
поле боя,
финские солдаты
весьма
преуспели в
грабежах
своих же
соотечественников.
Как
свидетельствовал
уже
цитировавшийся
мною пастор
Тибурциус: «Пока
шведы
стояли в
Веккелаксе,
всё оставалось
в целости,
плетни, дома
и проч. сохранялись
неприкосновенными,
но как только
их сменили
финны,
плетни
оказывались
разобранными
и
сожжёнными,
полы
выламывались,
уничтожались
печные
задвижки,
разбивались
стёкла»[12]. Финское
гражданское
население
также не испытывало
особых
патриотических
чувств к
Швеции. Как
вспоминал
тот же
Тибурциус: «Недалеко
от
Гельсингфорса
офицеры с
несколькими
солдатами
укрылись от
непогоды в харчевне,
чтоб
немного
обсушиться
у большой
печи; в это
время
некоторые
из
офицерских
денщиков,
сопровождавших
их из
Гельсингфорса,
взяли за
плату
немного
сена в
пасторском
доме,
напротив
харчевни.
Это
раздражило
население и,
несмотря на
то, что
подполковник
приказал
заплатить
за всё,
посетители
харчевни
разразились
ругательствами,
в которых
сказалось
их
настроение.
Да, они
говорили,
что готовы
лучше
помогать
русским, чем
нам, шведам.
Удивлённый
подобной
выходкой, я
сказал: не
может быть,
чтобы вы
серьёзно
утверждали
это, потому
что ранее, в
петровскую
войну,
находившиеся
здесь
русские
жгли, умерщвляли
и страшно
безобразничали,
чего шведы,
как ваши
братья, не
могут и не
желают сделать.
На это они с
горечью
отвечали:
“Тому
виноваты
были
шведские
сиссары,
партизаны,
сами же
русские —
хороший
народ”»[13]. Впрочем,
для
подобного
рода
настроений
у местных
жителей
были веские
основания.
Согласно
утверждениям
финских
историков, 48%
всех
податей и
налогов
Швеции
собирались
с населения
Финляндии и
направлялись
в Стокгольм
на
удовлетворение
общегосударственных
нужд
королевства.
В то время,
когда Финляндия
выставляла
для
пополнения
армии по 6
человек с
каждой
сотни
своего
населения,
Швеция из
той же сотни
своих
жителей
брала в
солдаты
лишь по 3
человека.
Все лучшие
должности в
Финляндии
замещались
шведскими
чиновниками,
приезжавшими
в эту
провинцию,
чтобы поправить
своё
материальное
положение[14]. Защитить
же свои
интересы
законным
путём у населения
Финляндии
возможностей
не было, поскольку
один
Стокгольм
посылал в
риксдаг
больше
депутатов,
чем вся
Финляндия
вместе
взятая[15]. После
капитуляции
шведской
армии вся
территория
Финляндии
оказалась
занятой русскими
войсками.
Ещё до этого,
18(29) марта 1742 года
императрица
Елизавета
Петровна
обратилась
к местным
жителям с
особым манифестом,
в котором
обещала им
своё покровительство,
если они не
станут
воевать
против
русских.
Если же
финляндцы
пожелали бы
отделиться
от Швеции, то
императрица
готова была
создать из
Финляндии
самостоятельное
государство
под русским
скипетром.
Однако
попытка
склонить
финское
население на
нашу
сторону
успеха не
имела[16]. Впрочем,
по мнению
генерал-майора
Завалишина,
польза от
манифеста
всё-таки
была: «Финны
по сю сторону
Кюмени
обитающие
(т.е. жители
территории,
отошедшей
по итогам
войны к
России — И.П.), хотя
и не много
умны, но ясно
выразумели
всю
важность
делаемого
им внушения
и как будто
предвидели,
что, приемля
обнадёживания
России, тем
повинуются
законной
своей государыне»[17]. Очистив
Финляндию
от шведов,
русские
власти
обращались
с местным
населением
чрезвычайно
мягко. Указ
Елизаветы
Петровны от
10(21) ноября 1742
года
предписывал
возглавлявшему
русскую
администрацию
генералу
Кейту соблюдать
особую
гуманность: «Если
вы заметите,
или до вас
дойдёт
сведение,
что кто-либо
из жителей
известной
местности,
очутившись
под вашею
властью,
проявит неприязнь
или
непослушание,
вам
надлежит всеми
средствами
мягкого
обращения
побудить
его к
подчинению
и
послушанию.
Если это не
повлияет, и
если
окажутся
люди явно
враждебные
и станут
оказывать
помощь
неприятелю,
они должны
быть судимы
по военным
законам, но и
в подобных
случаях вам
вменяется в обязанность
строго
наблюдать,
чтобы с нашей
стороны не
было дано
каких-либо
поводов к подобному
непослушанию
или бунту»[18]. Впрочем,
одно
притеснение
оккупационный
режим
всё-таки
совершил,
строжайшим
образом
запретив
финским
крестьянам
заниматься
винокурением.
Тем самым
русская
власть, по
мнению
М.М.Бородкина,
«оказала,
конечно,
истинное благодеяние
населению,
склонному к
пьянству,
ведшему, в
свою
очередь, к
несчастиям
и злодеяниям»[19]. В
свою
очередь, от
русских
войск
требовали неукоснительного
соблюдения
дисциплины.
Один из
современников
той войны
приводит следующий
рассказ
русского
солдата: «А
видим по
островам
финского
скота
шатается
много без
пастухов, и
жителей в
деревне нет,
а брать его
не велят, и от
такова
недовольствия
в полках
весьма
больных
умножилось,
да и мрут, а
главные
наши
командиры о
довольствии
нашем не
стараются и
в хорошие
места не
приводят...
Если бы
таким образом
случилось
шведам
войти в наши
российские
места, то бы
они по своей
гордости и к
нам зависти
не только
скот наш не
пощадили, но
и жён и детей
наших
мучительски
обругали и церковь
осквернили,
как то в
прежде бывшую
войну от них
в
Малороссии
было»[20]. Как
был
вынужден
признать
финляндский
историк
Ирьё-Коскинен,
строгая
военная
дисциплина
в русских
войсках
явилась
величайшим
благодеянием
для его
страны[21].
К
сожалению,
русская
императрица
проявила
совершенно
неуместное
благородство.
Дело в том,
что
поскольку
старый и
больной
шведский
король
Фридрих I не
имел детей,
риксдаг
должен был
решить
вопрос о
престолонаследии.
Надеясь
вовлечь
Швецию в
орбиту
русской
политики,
Елизавета
Петровна
активно
поддержала
кандидатуру
голштинского
герцога
Адольфа
Фридриха. В
результате
в обмен на
его
избрание
наследником
шведского
престола
Россия
ограничилась
более чем
скромными
территориальными
приобретениями.
Согласно
подписанному
7(18) августа 1743
года Абоскому
мирному
договору
Россия
получила лишь
небольшой
клочок
земли до
реки Кюмени общей
площадью в 226
квадратных
миль, в то время
как
остальная
часть
Финляндии
была возвращена
Швеции[23]. Мало
того. Не успели
ещё
высохнуть
чернила под
договором, как
шведские
представители
попросили
помощи у
России.
Швеции
грозила
войной
Дания, а
внутри
королевства
ожидались
большие беспорядки
и
осложнения.
В
результате
генерал
Кейт
получил
приказание
немедленно
отправиться
в Швецию с
10-тысячным
корпусом
войск. Наступала
уже
холодная
осень.
Переход
через Балтийское
море
делался
крайне
затруднительным.
Тем не менее, 30
ноября (11
декабря) 1743
года Ростовский
и Казанский
полки
торжественно,
с музыкой и
распущенными
знамёнами,
вошли в
столицу
Швеции.
Фридрих I был,
разумеется,
очень
доволен
оказанной
ему поддержкой,
заявив: «Я
очень
доволен, что
прежде
смерти имею
счастие
видеть
перед собою
и под своею
командою
войска
столь
могущественной
и славной Императрицы,
и в случае
нужды я
никому не
уступлю
чести
командовать
ими». Русские
войска и
галеры
расположились
на зимних
квартирах к
югу от
Стокгольма[24]. 10(21)
июля 1744 года
Кейт
получил
приказание
вернуться
со своим
отрядом в
Россию, так
как Швеция в
его помощи
больше не
нуждалась[25]. С
его уходом
шведская
политика
резко изменилась
не в нашу
пользу.
Государственный
Совет
Швеции не
пожелал
более
следовать
указаниям
из
Петербурга.
Что же
касается наследника
шведского
престола
Адольфа Фридриха,
то он
оказался
сторонником
Пруссии и покровителем
антирусских
группировок
шведской
знати[26]. О
вреде
человеколюбия В 1788
году
началась
очередная
русско-шведская
война. В
Стокгольме
надеялись
взять реванш
за прошлые
поражения.
Момент для
этого был
выбран как
нельзя
более
подходящий.
Россия вела
тяжёлую
войну с
Турцией (1787–1791). У
западных границ
поднимали
голову
поляки,
униженные и
оскорблённые
недавней
утратой
украинских
и
белорусских
земель. Не
обошлось
без «пятой
колонны» и
внутри
страны. В
России всё
шире
распространялось
масонство. Особой
популярностью
у тогдашней
русской
аристократии
пользовались
масонские ложи
шведской
системы
«строгого
наблюдения». Помимо
пышных
ритуалов,
необходимости
для
членства в
ложе
непременно
иметь
дворянское
происхождение
и прочей
мишуры, у
этой системы
имелись две
интересных
особенности.
Во-первых,
масоны
низших
степеней
были
обязаны беспрекословно
повиноваться
своим
высокопоставленным
«братьям».
Во-вторых, во
главе этой
масонской
иерархии
стоял не кто
иной, как
король
Швеции
Густав III,
носивший
одновременно
титул
Великого
правящего
мастера шведского
масонства[27].
Когда летом 1777
года Густав III
посетил
Петербург,
российские
масоны устроили
ему
торжественное
чествование
в ложе
«Аполлона»,
причём
произошло
это 27 июня (8 июля)
— в день, когда
все
порядочные
русские
люди
отмечали
очередную
годовщину
победы при
Полтаве[28]. В
феврале 1778
года в
Петербурге
был открыт
так
называемый
«Капитул
Феникса»,
игравший роль
тайного
масонского
правления
для лож шведской
системы в
России. В
свою
очередь, вся
деятельность
«Капитула»
направлялась
и
контролировалась
из
Стокгольма[29] —
сначала
непосредственно
шведским
королём, а с 1780
года — его
братом, герцогом
Карлом
Зюдерманландским,
которому
Густав III
передал
должность
Великого мастера[30]. Таким
образом,
сложилась
явно
ненормальная
ситуация,
когда целый
ряд знатных
вельмож
Екатерины II
оказался в
подчинении
у брата
шведского
короля. Хотя
и с оговоркой,
что они
должны ему
повиноваться,
если это не
противоречит
их долгу в
отношении
собственного
монарха.
Вступавшие
в масоны
приносили
клятву: «Повиноваться
ему (Карлу
Зюдерманландскому
— И.П.) во всём,
что не
противно
верности,
повиновению
и
покорности,
которыми я
обязан моим
законным
государям и
как
светским,
так и церковным
законам
этой
Империи»[31]. Мало
того,
согласно
некоторым
источникам, примерно
в это же
время
состоялось
посвящение
в масоны
наследника
русского
престола
Павла
Петровича[32]. Нетрудно
догадаться,
что
Екатерину II
подобное
положение
дел не
устраивало: «Её
Величество
почла
весьма
непристойным
столь
тесный союз
подданных
своих с
принцем
крови
шведской. И
надлежит
признаться,
что она
имела
весьма
справедливые
причины
беспокоиться
о сём»[33]. К
сожалению,
русская
императрица
отличалась
излишней
гуманностью
и
мягкосердечием
по
отношению к
внутренним
врагам
Империи. Как
писал в 1790 году
Екатерине II
московский
генерал-губернатор
князь
А.А.Прозоровский:
«Нам
прислано
было на
заведение
оного (т.е.
масонства —
И.П.) из
Швеции 500
червонных, о
чём и до
сведения Вашего
величества
дошло, и Вы
принять сие
изволили с
гневом, но на
конец сие осталось
в забвении»[34]. Среди
контролировавшихся
шведами
российских
масонских
структур
особого
внимания
заслуживает
основанная 12(23)
сентября 1779
года
кронштадтская
ложа
«Нептуна к
надежде»[35]. Возглавлял
её адмирал
Самуил
Карлович
Грейг,
англичанин
по
национальности,
перешедший
в 1764 году на русскую
службу из
британского
флота и с 1775 года
занимавший
должность
главного
командира
Кронштадтского
порта[36]. Общее
число её
членов
составляло 86
человек, в
основном
это были
морские
офицеры[37]. План
Густава III
основывался
на
неожиданном
нападении,
дабы не дать
России
подготовиться
к отпору.
Однако по
действовавшим
тогда
основным
законам
Швеции,
король не
имел права
начать
наступательную
войну без
согласия
риксдага.
Таким
образом,
следовало
представить
Россию
зачинщицей
войны. 5 июня
1788 года Густав
III отправил
письмо
своему
другу
Г.М.Армфельту,
в котором
говорилось: «Примите
все меры
предосторожности,
чтобы никто
не мог нам
приписывать
вину
открытия
военных
действий.
Лишь бы один
стог сена
сожжён был
русскими в
шведской
Финляндии, и
этого
достаточно,
чтобы
назвать
императрицу
начавшей войну,
и
государственный
совет в
Дании не будет
считать
себя
обязанным
исполнить
обещание
договора.
Ваш дядя
(командующий
шведскими
войсками
барон Карл
Густав
Армфельт — И.П.) может
выставить
пограничные
форпосты на спорной
территории;
тогда и того
довольно, чтобы
какой-нибудь
задорный
русский
офицер
затеял спор;
тогда наши
форпосты
отступили
бы, так что
русские
последовали
бы за ними и
перешли бы
через
границу в
шведскую
Финляндию;
последнее
можно бы
считать
объявлением
войны со
стороны
России... Всё
зависит от
того, чтобы
русские
перешли
границу, лучше
всего,
нападая на
какой-либо
пограничный
форпост; но
только,
чтобы то, что
должно
случиться,
случилось
поскорее»[38]. 13
июня
шведский
король
повторяет
свой приказ: «Теперь
уже время
стараться
начать
войну, nota bene
заставить
русских
начать спор
на границе»[39]. Увы, к
разочарованию
Стокгольма,
Россия не обнаруживала
ни
малейшего
намерения
напасть на
Швецию. Как
заявляла по
этому
поводу
Екатерина II: «Я
шведа не
атакую, он же
выйдет
смешон», «Мы шведа
не задерём, а
буде он
начнёт, то
можно его
проучить»[40].
Более того,
русская
императрица
отдала строжайший
приказ не
поддаваться
на провокации.
На нашей
стороне
границы
были приняты
все меры,
чтобы не
дать повода
к ссорам и
недоразумениям:
были сняты
пограничные
караулы,
русским
войскам
запрещалось
первыми
открывать
огонь[41]. В
результате
шведы были
вынуждены
прибегнуть
к неуклюжей
провокации.
В ночь с 16 на 17 (с 27
на 28) июня 1788
года,
переодев
одно из
своих подразделений
в русские
мундиры, они
инсценировали
перестрелку
у местечка
Вуольтенсальми
в приходе
Пумала.
Ссылаясь на
это
«нападение
русских»,
Густав III
заявил, что
теперь он
имеет право
защищаться
и продолжать
войну, не
запрашивая
согласия
риксдага[42]. 20 июня (1
июля) 1788 года,
за день до
официального
начала
войны,
шведский
флот вошёл в
Финский залив.
Его
командующий,
уже
упоминавшийся
мною герцог
Карл Зюдерманландский,
рассчитывал
внезапным
нападением
разгромить
русские
военно-морские
силы[43]. 6(17) июля
западнее
острова
Гогланд произошло
сражение
между
шведами и
Балтийской
эскадрой
под
командованием
адмирала
Грейга. Силы
сторон были
сопоставимы:
у шведов 15 линейных
кораблей и 8
фрегатов, у
русских — 17 линейных
кораблей и 8
фрегатов[44],
русские имели
некоторое
преимущество
за счёт
большего
числа
кораблей и
пушек. Во
время боя
адмирал
Грейг
запретил
использовать
против
шведов
зажигательные
ядра, мотивируя
это
соображениями
«человеколюбия».
Нетрудно
догадаться,
что
«человеколюбие»
оказалось
односторонним
— только на
корабле самого
Грейга от
неприятельских
снарядов трижды
загорались
паруса[45]. Но
это ещё не
всё. Как
пишет в
своём труде
«История
войн на море» германский
адмирал
Альфред
Штенцель: «По
утверждению
шведов, они
только
потому могли
так долго
держаться
со своим
более слабым
флотом
против
сильнейшего
русского, что
всё время
стреляли
парными
круглыми ядрами,
русские же
большей
частью
стреляли
картечью»[46]. Как
известно, в
морских
сражениях
того времени
следовало
стремиться
поскорее
выбить из
строя как
можно
больше
неприятельских
кораблей.
Соединённые
между собой
цепью
спаренные
ядра,
которые
использовали
шведы,
весьма
эффективны
против
корабельных
снастей.
Картечь же
предназначена
для уничтожения
скоплений
живой силы
противника, ею
стреляют,
чтобы
очистить
палубу
вражеского
корабля
перед
абордажем.
Поскольку идти
на абордаж
Грейг не
собирался, в
данных обстоятельствах
стрельба
картечью
была
бессмысленной. Тем
не менее,
несмотря на
подобные
граничащие
с
предательством
приказы,
исход Гогландского
сражения
оказался
для русских
в целом
благоприятным.
В ходе
6-часового
боя каждая
из сторон
потеряла по
одному
линейному
кораблю. На
следующие
день шведы
не возобновляя
боевых
действий
отступили[47]. Впрочем,
подобный
результат
был
достигнут
отчасти
вопреки
воле Грейга.
В отправленном
после
сражения
письме он
оправдывался
перед своим
верховным
масонским
начальником
герцогом
Карлом
Зюдерманландским,
что
несколько
зажигательных
ядер были
выпущены с
другого
корабля без
его ведома[48]. Остаётся
лишь
сожалеть,
что явное
вредительство,
за которое
человеколюбивого
адмирала
следовало
бы
вздёрнуть
на ноке реи
собственного
флагмана,
осталось
безнаказанным.
Впрочем, к
счастью для
России,
осенью 1788 года
Грейг
скоропостижно
скончался, а
масонские
ложи
«Нептуна» и
«Аполлона»
были
всё-таки
закрыты в
конце того
же года по
личному
распоряжению
императрицы
Екатерины[49]. Однако
и в Швеции тоже
имелась
собственная
«пятая
колонна». Недовольные
тем, что
король
начал войну
с Россией, не
получив на
то согласия
риксдага, офицеры
шведской
армии
подняли
мятеж, получивший
название
Аньяльского.
Этим воспользовались
финские
сепаратисты.
Один из их лидеров,
майор
Егергорн,
отправился
в Петербург,
где
представил
Екатерине II
проект
отделения
Финляндии
от Швеции.
Однако
императрица
дала
уклончивый
ответ,
заявив, что
вступит в
переговоры
только с
законными
представителями
финского
народа.
Когда
Егергорн возвратился
в армию,
настроение
там уже переменилось.
Король
подавил
заговор.
Лидеры финских
сепаратистов
бежали в
Россию и были
приняты на
русскую
службу[50]. Что
же касается
войны, то она
закончилась
«вничью»:
согласно
заключённому
3(14) марта 1790 года
Верельскому
миру
никаких
территориальных
изменений
не
произошло[51]. Безопасность
имперской
столицы Наконец,
в феврале 1808
года
началась
последняя
русско-шведская
война. На
этот раз
было твёрдо
решено
присоединить
Финляндию к
России. Дело
в том, что
согласно
одному из
секретных
условий
договора, заключённого
25 июня (7 июля) 1807
года во
время встречи
Наполеона и
Александра I
в Тильзите, Россия
получила
право
отобрать
Финляндию у
Швеции, если
последняя
откажется
присоединиться
к союзу
Франции и
России против
Англии[52]. При
этом
Наполеон
справедливо
указал, что
Швеция,
примыкая
столь
близко к столице
России,
является
тем самым её
«географическим
врагом»: «В
каких бы
отношениях
случайно к
Вам ни был,
постоянно
он (шведский
король — И.П.) Ваш
географический
враг.
Петербург
слишком
близок к
шведской границе;
петербургские
красавицы
не должны
больше из
домов своих
слышать
гром шведских
пушек»[53]. И
действительно,
как мы могли
убедиться,
ещё с
новгородских
времен
Финляндия
являлась
традиционной
базой для
шведской
агрессии.
Сами финны
составляли
значительную
часть
вторгавшихся
на
российскую территорию
шведских
войск,
отличаясь
даже по
свидетельству
самих
шведов
особым зверством:
«После
сражения
при Добром (29
августа (9
сентября) 1708
года — И.П.) также
были убиты
пленные;
один из
высших
шведских
офицеров
помиловал
русского
подполковника,
чтобы
попробовать
вытянуть из
него
какие-нибудь
сведения, но
финский
солдат
ринулся вперёд
с криком:
“Только не
давать
пощады, господин,
мы сыты по
горло
такими, как
он, добрый господин!”
— и проткнул
шпагой
беззащитного
человека»[54]. Уже 18
февраля (1
марта) 1808 года
русский
отряд сходу
взял
Гельсингфорс[55],
а 10(22) марта
русские войска
вошли в Або[56]. 16(28)
марта была
опубликована
декларация: «Его
Императорское
Величество возвещает
всем
державам
европейским,
что отныне
часть
Финляндии,
которая
доселе именовалась
шведскою, и
которую
войска российские
не иначе
могли
занять, как
выдержав разные
сражения,
признаётся
областью,
российским
оружием
покорённою,
и
присоединяется
навсегда к
Российской
Империи»[57]. 20
марта (1
апреля) того
же года
последовал
манифест к
населению
России, в
котором
значилось: «Страну
сию, оружием
Нашим
покорённую,
Мы присоединяем
отныне
навсегда к
Российской Империи,
и,
вследствие
того
повелели Мы
принять от
обывателей
её присягу
на верное
Престолу
Нашему
подданство»[58]. 21
апреля (3 мая) 1808
года
сдалась без
боя крупнейшая
шведская
крепость
Свеаборг. В
русский плен
попало 7503
человек.
Нашими
трофеями
стали 2033
орудия, 340
тысяч
снарядов,
около 9 тысяч
ружей, 110
военных
судов и
множество
другого
военного
имущества[59].
Таким
образом
крепость,
которую
Швеция
строила
несколько
десятилетий,
затратив на
это 25
миллионов
риксдалеров[60],
оказалась в
русских
руках. Получив
известие о
падении
Свеаборга,
шведский
король
Густав IV
Адольф
разрыдался[61]. 17(29)
ноября 1808 года
Александр I
принял
депутацию
представителей
всех
финляндских
сословий,
возглавляемую
бароном
Карлом
Эриком Маннергеймом,
прадедом
знаменитого
маршала[62].
Рассказывая
об этой
аудиенции, «Санкт-Петербургские
Ведомости»
за 22 ноября 1808
года
сообщали: «При
сём случае
первый из
депутатов
майор барон
Маннергейм
говорил Его
Величеству
приличную
речь, в коей
между
прочим,
передавая
судьбу
своих
соотичей
великодушию
победителя,
с твёрдым
упованием
на благость
Александра I,
с радостью,
говорил,
видят они
уже многие
опыты
милосердных
попечений
от нового и
великого
своего Монарха
о
благосостоянии
финляндских
жителей;
заключил
речь
изъявлением
благодарности
за
сохранение
войсками
Его Императорского
Величества
доброго
порядка в
прохождении
оных чрез
финляндские
области,
сколько то было
совместно с
военными
обстоятельствами»[63]. И
действительно,
уповать
было на что. «Властитель
слабый и
лукавый,
плешивый
щёголь, враг
труда», как
охарактеризовал
Александра I
А. Пушкин,
отличался
прямо-таки
патологическим
умением
приносить
интересы
своего
народа в
жертву
«мировому
общественному
мнению». В
этом его
сумел
превзойти
разве что М.
Горбачёв.
Неудивительно,
что вошедшим
в состав
Российской
Империи
Польше и Финляндии
«Александр
Благословенный»
сразу же предоставил
множество
поблажек,
которых не
имели его
русские
подданные. Увы,
несмотря на
это, особого
энтузиазма
насчёт
отделения
от Швеции и
присоединения
к России
местное
население
не
испытывало. Фактически
в войну 1808–1809 гг.
наша армия
сражалась с
финскими
войсками
под
шведским
командованием.
Более того,
наряду с
регулярной
армией
против нас активно
действовали
финские
партизаны. Толчком
к
возникновению
партизанского
движения
стала
высадка
несколько
шведских отрядов
на
побережье
Финляндии
летом 1808 года[64]. Его
развитию
сильно
помогло
совершенно
неуместное
великодушие
русского
командования.
После
капитуляции
Свеаборга
пленных
шведов,
составлявших
примерно
седьмую часть
гарнизона,
отправили в
Выборг, в то
время как
около шести
тысяч
финнов были
отпущены по
домам[65].
Однако
вместо того,
чтобы вернуться
к мирному
труду,
финские
солдаты
рассеялись
по лесам,
составив
костяк
партизанских
отрядов. Вскоре
они сполна
«отблагодарили»
своих победителей.
Нападая
врасплох на
отдельные
русские
подразделения,
повстанцы
зверски
расправлялись
с захваченными
пленными.
Так были
убиты 70
лейб-казаков
из
действовавшего
в
Эстерботнии
отряда генерал-майора
графа
В.В.Орлова-Денисова,
будущего
героя «битвы
народов» 1813
года под
Лейпцигом.
Как
свидетельствует
участник
войны писатель
Ф.В.Булгарин: «Я сам
видел яму, в
которой под
грудой
угольев
найдены
кости наших
несчастных
казаков.
Говорят, что
поселяне
бросали в
огонь раненых,
вместе с
мёртвыми.
Некоторые
пикеты, явно
атакованные,
защищались
до
крайности,
но были
взяты
превышающей
силою
бунтовщиков
и изрублены
топорами в
мелкие
куски.
Находили
обезглавленные
трупы наших
солдат,
зарытые
стоймя по грудь
в землю.
Изуродованные
тела
умерщвлённых
изменнически
наших
солдат
висели на деревьях,
у большой
дороги»[66]. Понятно,
что в этих
условиях
русскому
командованию
пришлось
отбросить
гуманистический
бред и
воевать
по-настоящему.
Граф В.В.Орлов-Денисов
объявил, что «каждый
из них
(партизан —
И.П.), взятый с
оружием в
руках, будет
повешен, как
изменник, и
каждый
крестьянин,
уличённый в
бунте, —
расстрелян».
Вскоре
приказ был
приведён в
исполнение.
Вторично
захваченные
в плен
бывшие
солдаты
Свеаборгского
гарнизона
были
повешены с
табличками
«за измену» на
деревьях по
большим
дорогам и
при кирках. Из
крестьян же
расстреливали
только командиров
партизанских
отрядов и
наиболее активных
бунтовщиков,
остальных
отсылали на
каторжные
работы в
Свеаборг.
Начальник Сердобольского
отряда
генерал-адъютант
князь
М.П.Долгорукий
призывал
взбунтовавшихся
крестьян успокоиться,
обещая в
противном
случае жечь
и
истреблять
их селения[67]. В
датированном
сентябрём 1808
года письме
русского
главнокомандующего
графа
Ф.Ф,Буксгёвдена
читаем: «В
проезд мой
во многих
местах по
Вазаской губернии
представляет
ужасное
зрелище войны;
некоторые
бунтовавшие
крестьяне
повешены,
другие
расстреляны,
а прочие по
большей
части
скрываются
в лесах,
оставя дома
пустыми.
Инде
встречаются
выжженные
селения и
затоптанные
поля,
особенно же
там, где проходили
шведские и
наши войска.
Всё сие происходило
по большей
части от
возмущения
жителей, к
чему
поощряло их
шведское
правительство,
и для
укрощения
которого
принимались
иногда
строгие
меры»[68]. Согласно
подписанному
5(17) сентября 1809
года Фридрихсгамскому
мирному
договору,
вся территория
Финляндии
отошла к
России[69]. Тем
не менее,
несмотря на
успешные А вот
что
свидетельствует
Н.И.Греч: «По
молебствии,
по взятии
Свеаборга, в
Исаакиевском
соборе, было
в нём очень
мало
публики, и
проходившие
по улицам,
слыша
пушечные
выстрелы в
крепости,
спрашивали,
по какому
случаю
палят. Услышав,
что это
делается по
случаю
взятия важнейшей
крепости в
Финляндии,
всяк из них, махнув
с досады
рукою, в
раздумье
шёл далее»[71]. Помощник
возглавлявшего
шведскую
делегацию
на мирных
переговорах
барона
Курта фон
Стедингка
полковник
А.-Ф.Шёльдебранд
с удивлением
докладывал
из
Петербурга
в Стокгольм: «Я
надеюсь, что
в Швеции мир,
хотя и
плохой, будет
встречен
всеобщим
удовольствием.
Но здесь
полная
противоположность.
Радуются,
правда, что
окончились
бедствия,
сопровождающие
войну; но
недовольны,
что у нас
отняли
слишком
много
территории,
и кажется
все
убеждены,
что мир
будет
непродолжителен.
Обвиняют в
этом графа
Румянцева (в то
время
министр
иностранных
дел — И.П.), говоря,
что он, ради
тщеславия,
пожелал
увеличить
территорию
России во
время
своего
служения
министром»[72]. Ф.Ф.Вигель,
кстати, сам
наполовину
швед, с негодованием
отмечает: «Ничего
не могло
быть
удивительнее
мнения
публики,
когда
пушечные
выстрелы с Петропавловской
крепости 8
сентября
возвестили
о
заключении
мира, и двор
из Зимнего дворца
парадом
отправился
в
Таврический
для
совершения
молебствия.
Все
спрашивали
друг у друга,
в чём
состоят
условия.
Неужели большая
часть
Финляндии
отходит к
России? Нет, вся
Финляндия
присоединяется
к ней. Неужели
по Торнео?
Даже и
Торнео с
частью
Лапландии.
Неужели и
Аландские
острова? И
Аландские
острова. О,
Боже мой! О,
бедная
Швеция! О,
бедная
Швеция! Вот
что было
слышно со всех
сторон»[73]. Будущий
декабрист
князь
С.Г.Волконский,
«почитая
войну со
Швецией
несправедливой»,
отказался
принять
должность
адъютанта при
командовавшем
русской
армией
генерале от
инфантерии
графе
Ф.Ф.Буксгёвдене[74]. Впрочем,
давно
известно,
что рыба гниёт
с головы.
Чему ещё
удивляться,
если брат
императора
великий
князь
Константин
Павлович,
будучи
очень
недоволен
войной, в публичных
местах пил
за здоровье
шведского короля?[75] Как
справедливо
заметил
известный
историк
Н.М.Карамзин
в своей
записке
«Мнение
русского
гражданина»: «В
делах
государственных
чувство и
благодарность
безмолвны»[76].
Однако эта
простая и
очевидная
истина не укладывалась
в головы
антинационально
настроенного
российского
«образованного
общества». Им,
воспитанным
в духе
презрения ко
всему
русскому,
сама мысль о
том, что
высшей
ценностью
являются
интересы
России, а не абстрактные
моральные
принципы,
казалась дикой
и нелепой.
Увы, к этому
времени
старания по
воспитанию
прозападной
российской элиты
уже начали
давать свои
ядовитые
всходы. Впрочем,
не все
разделяли
подобные
настроения.
Так, уже
цитировавшийся
мною
Ф.Ф.Вигель
считал
войну со
Швецией
вполне
оправданной,
а
заключённый
по её
результатам
мир «славным
и выгодным»
для России: «Те из
русских, кои
несколько
были
знакомы с
историей, не
столько
негодовали
за
присоединение
Финляндии,
сколько
благодарили
за то Небо. Обессиление
Швеции
упрочивало,
обеспечивало
наши
северные
владения,
коих
сохранение
с
построением
Петербурга
сделалось
для нас
необходимым.
Если
спросить, по
какому праву
Швеция
владела
Финляндией?
По праву
завоевания,
следственно
по праву
сильного;
тогда тот из
соседей,
который был
сильнее её и
воспользовался
им, имел ещё
более её
прав»[77]. В
дневнике
племянника
М.И.Кутузова
генерал-лейтенанта
Логгина
Ивановича
Голенищева-Кутузова
за 1809 год
читаем: «Вторник,
27 июля. Ну,
произойдёт
нечто
хорошее. Мир
будет
заключён на
этой
стороне.
Финляндия
остаётся за
нами. Цену
этого
приобретения
ещё не
постигают... Понедельник,
6 сентября.
Большая
новость. Мир
заключён.
Мир славный,
почётный и
очень
полезный.
Если бы
мёртвые чувствовали,
что
происходит
здесь, то
Пётр и Екатерина
возрадовались
бы, видя, что
самое дорогое
их
стремление
осуществлено
— Швеция
сведена к
нулю.
Завоевание
Финляндии —
несомненно,
самое
драгоценное
приобретение
со времени
покорения
Крыма, так
как Финляндия
занимает
смежное
положение
по отношению
к нам, не
говоря уже о
том, что она
имеет ценность
и внутри
себя»[78]. [1]
Большая
Советская
Энциклопедия.
2-е изд. Т.9. М., 1951. С.416. [2]
Бородкин М.М.
Краткая
история
Финляндии.
СПб., 1911. С.50. [3] Там
же. С.55. [4]
Дипломатический
словарь в
трёх томах. Т.II.
М., 1985. С.285. [5]
Дипломатический
словарь в
трёх томах.
Т.III. М., 1986. С.430. [6]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время Елизаветы
Петровны. СПб.,
1910. С.142. [7] Там
же. С.143. [8] Там
же. С.60. [9] Там
же. С.127. [10] Там
же. С.163–164. [11] Там
же. С.164. [12] Там
же. С.200. [13] Там
же. С.162. [14]
Бородкин М.М.
Краткая
история
Финляндии. СПб.,
1911. С.35. [15] Там
же. С.60. [16] Там
же. С.67. [17]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время Елизаветы
Петровны.
СПб., 1910. С.172. [18] Там
же. С.217. [19] Там
же. С.214. [20] Там
же. С.217. [21] Там
же. С.201. [22] Там
же. С.237–238. [23] Там
же. С.242. [24] Там
же. С.249–250. [25] Там
же. С.251. [26]
Дипломатический
словарь в
трёх томах. Т.I.
М., 1984. С.8. [27]
Соколовская
Т.О. Капитул
Феникса.
Высшее тайное
масонское
правление в
России (1778–1822 гг.).
Пг., 1916. С.9. [28] Там
же. С.4. [29] Там
же. С.5. [30] Там
же. С.9. [31]
Вернадский
Г.В. Русское
масонство в
царствование
Екатерины II. Пг.,
1917. С.46. [32]
Соколовская
Т.О. Русское
масонство и
его значение
в истории
общественного
движения (XVIII и
первая
четверть XIX
столетия).
СПб., 1907. С.11; Шумигорский
Е.С.
Император
Павел I. Жизнь
и царствование.
СПб., 1907. С.55. [33]
Вернадский
Г.В. Русское
масонство в
царствование
Екатерины II.
С.47. [34]
Соколовская
Т.О. Капитул
Феникса... С.8. [35]
Серков А.И.
Русское
масонство. 1731–2000
гг. Энциклопедический
словарь. М., 2001.
С.949. [36]
Большая Советская
Энциклопедия.
2-е изд. Т.12. М., 1952. С.490. [37]
Серков А.И.
Русское
масонство...
С.949–950. [38]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время Елизаветы
Петровны.
СПб., 1910. С.133. [39] Там
же. [40] Там
же. С.102. [41] Там
же. С.102, 129. [42] Там
же. С.132–135. [43]
Большая
Советская
Энциклопедия.
3-е изд. Т.6. М., 1971. С.632. [44] Там
же. [45]
Соколовская
Т.О. Русское
масонство и
его значение
в истории
общественного
движения... С.83. [46]
Штенцель А.
История
войн на море.
В 2-х т. Т.2. М., 2002. С.425. [47]
Большая
Советская
Энциклопедия.
3-е изд. Т.6. М., 1971. С.632. [48]
Соколовская
Т.О. Русское
масонство и
его значение
в истории
общественного
движения... С.83. [49]
Вернадский
Г.В. Русское
масонство в
царствование
Екатерины II.
С.49. [50] Энциклопедический
словарь. Т.XXXVI.
СПб.: Ф.А.Брокгауз
и И.А.Ефрон, 1902.
С.3–4. [51]
Дипломатический
словарь в
трёх томах. Т.I.
М., 1984. С.190–191. [52]
Энциклопедический
словарь. Т.XXXVI.
СПб.: Ф.А.Брокгауз
и И.А.Ефрон, 1902. С.4. [53]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время
императора
Александра I.
СПб., 1909. С.31. [54]
Энглунд П.
Полтава.
Рассказ о
гибели
одной армии.
М., 1995. С.102. [55]
Бородкин М.М.
Краткая
история
Финляндии. СПб.,
1911. С.101. [56] Там
же. С.100. [57]
Бородкин М.М.
Справки о
«конституции»
Финляндии.
СПб., 1900. С.16. [58] Там
же. [59]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время императора
Александра I.
СПб., 1909. С.124–125. [60]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время Елизаветы
Петровны.
СПб., 1910. С.264–272. [61]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время
императора
Александра I.
СПб., 1909. С.125. [62] Там
же. С.178–180. [63] Там
же. С.180. [64] Там
же. С.145–146. [65]
Давыдов Д.В.
Военные
записки. М., 1982.
С.120. [66]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время императора
Александра I.
СПб., 1909. С.152. [67] Там
же. С.154. [68] Там
же. С.155–156. [69]
Дипломатический
словарь в
трёх томах.
Т.III. М., 1986. С.525. [70]
Записки
Филиппа
Филипповича
Вигеля. Часть
третья.
Издание
«Русского
Архива»
(дополненное
с подлинной
рукописи). М., 1892.
С.20. [71] Греч
Н.И. Записки о
моей жизни.
СПб., 1886. С.268. [72]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время императора
Александра I.
СПб., 1909. С.291. [73]
Записки
Филиппа
Филипповича
Вигеля. Часть
третья. С.64. [74]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время императора
Александра I.
СПб., 1909. С.292. [75] Там
же. [76] Там
же. С.511. [77]
Записки
Филиппа
Филипповича
Вигеля. Часть
третья. С.64–65. [78]
Бородкин М.М.
История
Финляндии.
Время императора
Александра I.
СПб., 1909. С.296. |